Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Бей, режь! — ответным эхом послышалось в одном из выходов ущелья.

— Бей, режь! — раздалось в другом.

— Ерема! Ерема!

Нападение было так неожиданно, изумление "резунов" так сильно, что они несмотря на свое вооружение и не думали сопротивляться. Уже и так среди взбунтовавшегося народа ходили слухи, что Еремия одновременно, при помощи злого духа, может показываться в разных местах, а теперь его имя, точно имя дьявола, невольно вырывало оружие из их рук Косы и копья были бессильны в таком тесном пространстве. Прижатые, словно стадо овец, к противоположной стороне оврага, теснимые неприятелем, окончательно растерявшиеся "резуны" гибли десятками без всякого сопротивления. Тихий дотоле бор огласился зловещими криками битвы. Но многие искали спасения на противоположной стороне оврага, карабкались на отвесную стену и, содрав кожу с рук, падали на острие сабель. Одни безмолвно подчинялись своей участи, другие вымаливали прощение, третьи закрывали руками лицо, чтоб не видеть близкой смерти, и над всем этим время от времени проносился страшный клич: "Ерема! Ерема!"

Дед своим торбаном так угостил в лоб одного солдата, что тот, как сноп, повалился наземь, другому чуть не раздавил руку, державшую занесенную саблю, и, вместе с тем, не переставал орать:

— Стой, стой, я шляхтич! Loquor latine [56]! Я не "дед"! Стойте, говорю вам, разбойники, подлецы, собачьи дети!

Дед не закончил еще своих любезностей, как подоспел пан Скшетуский, заглянул ему в лицо и вскрикнул:

— Заглоба!

Он бросился на него, как дикий зверь, впился пальцами в его плечи, приблизил лицо к его лицу и, задыхаясь, прохрипел:

— Где княжна? Где княжна?

— Жива, здорова, в безопасности! — еле мог ответить дед. — Да убирайтесь вы к черту, пустите меня! Всю душу вытряс!

И рыцарь, которого не могла победить ни неволя, ни раны, ни горе, ни страшный Бурдабут, пал, побежденный собственным счастьем. Он весь затрясся, опустился на колени и закрыл глаза руками.

Несчастных "резунов" почти всех перебили; осталось несколько человек, которые должны были стать добычей палача. Битва прекратилась, шум умолк. Солдаты окружили своего командира. Тот все продолжал стоять на коленях… Не ранен ли он? Но вот он встал с лицом, сияющим невыразимою радостью.

— Где она? — спросил он Заглобу.

— В Баре.

— В безопасности?

— Сильная крепость и никаких нападений не боится. А она под покровительством пани Словошевской и монахинь.

— Благодарю тебя, Боже! — В голосе рыцаря слышалось неподдельное чувство. — Дайте мне вашу руку, пан Заглоба. Всей душою моею…

Тут Скшетуский вдруг обратился к своим солдатам:

— Сколько пленников?

— Семнадцать.

— Сегодня мне Бог послал великую радость… я не хочу никого обижать. Выпустить их на волю.

Солдаты не хотели верить своим ушам. Таких случаев еще не бывало в войсках Вишневецкого.

Скшетуский слегка наморщил брови.

— Пустить их на волю, — повторил он.

Солдаты отошли, но вскоре старший есаул возвратился назад.

— Пан поручик, — сказал он, — они не верят, не хотят идти.

— A руки вы им развязали?

— Развязали.

— Тогда оставить их здесь, а мы в дорогу. Скорей!

Через полчаса отряд Скшетуского снова пустился в путь по узкой дорожке. Взошел месяц и озарил своим светом густую лесную чащу. Пан Заглоба и Скшетуский ехали впереди и разговаривали.

— Говорите же мне о ней все, что вы только знаете, — умолял рыцарь. — Так это вы тогда вырвали ее из рук Богуна?

— Я, я, да еще рот ему завязал на прощание, чтоб кричать не мог.

— Вы поступили благородно, клянусь Богом! А в Бар как вы попали?

— Э, об этом долго рассказывать… как-нибудь в другой раз… Я к тому же страшно утомлен и в горле у меня пересохло… Вы думаете, легко петь для этого мужичья? Нет ли у вас чего-нибудь выпить?

— Как же! Фляжка с горилкой. Вот она!

Пан Заглоба приставил фляжку к своим устам. Скоро ли он прикончит ее? Скшетуский не вытерпел:

— Ну, как вы ее нашли?

— Да как сказать! — ответил пан Заглоба. — На пустое брюхо все хорошо.

— Да я вас о княжне спрашиваю.

— О княжне? Потом об этом, потом…

— А как ей живется там, в Баре?

— Как у Христа за пазухой. За ее красоту все ее любят. Пани Словошевская лелеет ее, как родную дочь. А сколько рыцарей за ней ухаживают, так и не сосчитать… Да она-то обращает на них столько же внимания, сколько я вот на эту вашу пустую фляжку.

— Так Елена помнит меня?

— Помнит! Я и сам не раз недоумевал, как хватает тамошнего воздуха для ее вздохов. Все сочувствуют ей, в особенности монахини; она их совсем очаровала. Она и меня подбила идти к вам, рисковать своею шеей, для того только, чтоб узнать, живы и здоровы ли вы. Она и раньше посылала многих, да никто не соглашался идти… Наконец, я сжалился и пошел к вашему лагерю. Знаете, почему меня повсюду принимают за деда? Положим, я отлично пою…