Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

— Куда же мне и спешить, как не к вам! А княжна как? Здорова?

— Здорова, — сухо ответила княгиня.

— Мне хотелось бы полюбоваться ею.

— Елена спит.

— Жаль. Я здесь долго не останусь.

— Куда же ты спешишь?

— Война, мать! Времени нет. Того и гляди, гетман отправит в поле, а запорожцев бить жалко. Мало мы с ними ездили за турецким добром, — правда, князья? — по морю плавали, хлеб и соль делили, гуляли и пили вместе, а теперь мы им враги.

Княгиня проницательно посмотрела на Богуна. В ее голове мелькнула мысль, что Богун присоединился к восстанию и приехал соблазнять ее сыновей.

— Так что же ты думаешь делать? — спросила она.

— Я? Что ж мне делать? Жаль бить своих, а нужно.

— Так и мы думаем, — сказал Симеон.

— Хмельницкий изменник! — добавил Николай.

— Да погибнут все изменники! — Да, все бывает на свете; сегодня — друг, завтра — иуда. Доверяться никому нельзя.

— Только добрым людям, — вставила княгиня.

— Правда, только добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам, и люблю вас? Вы добрые люди, не изменники…

Вероятно, голос атамана звучал как-то особенно, потому что в комнате воцарилось гробовое молчание. Пан Заглоба своим здоровым оком подмигивал княгине, а та не спускала глаз с Богуна.

Тот продолжал:

— Война дело нешуточное, вот почему мне и захотелось повидаться с вами перед тем, как идти в бой. Кто знает, возвращусь ли я живым, а вы жалели бы меня, оплакивали бы меня… ведь правда?

— Помоги тебе Бог! Мы тебя с детства знаем.

— Вы князья, шляхтичи, а все-таки не презирали простого казака, приютили его у себя, обещали выдать за него родственницу… Вы знали, что без нее казаку жизнь — не жизнь." ну, и смилостивились над ним.

— Об этом нечего говорить, — поспешно сказала княгиня.

— Нет, мать, тут есть о чем говорить. Я вот упросил этого шляхтича, моего друга, чтоб он усыновил меня и сравнял, таким образом, разницу между мной и вами. Пан Заглоба согласился, и после войны мы будем кланяться пану великому гетману; может, он выхлопочет мне шляхетство, как выхлопотал Кшечовскому.

— Помогай тебе Бог, — сказал княгиня.

— Вы расположены ко мне. Я знаю это и благодарю вас. Но перед войной я еще раз хотел бы слышать, что вы сдержите данное вами слово. Слово дворянина — не дым, а вы шляхтичи, вы князья.

Он говорил медленным, торжественным голосом, но в речи его звучала какая-то угроза, заведомо принуждавшая исполнить все, что он пожелает. Старая княгиня молча переглядывалась с сыновьями. Прошло несколько минут тягостного молчания. Лучина, горевшая в светце, погасла. В комнате стало темно.

— Николай, поправь огонь, — приказала княгиня. Молодой князь воткнул новую лучину.

— Что же, согласны вы? Обещаете? — настаивал Богун.

— Нужно спросить Елену.

— Она пусть говорит за себя, вы — за себя… Обещаете?

— Обещаем! — сказала княгиня.

— Обещаем! — повторили братья.

Богун встал во весь рост и громко произнес, обращаясь к Заглобе.

— Пан Заглоба! Попроси и ты руку девушки; авось, и тебе пообещают.

— Да ты пьян?! — крикнула княгиня.

Богун вместо ответа вытащил из кармана письмо Скшетуского и бросил его пану Заглобе.

— Читай!

Заглоба начал читать среди глубокого молчания. Когда он закончил, Богун скрестил руки на груди.

— Кому вы отдаете Елену?

— Богун!

Голос атамана напоминал шипение змеи.

— Изменники, мерзавцы, предатели!..

Курцевичи мигом бросились к стенам и схватили оружие.

— Господа, спокойнее, спокойнее! — вскричал Заглоба.

Но прежде чем он успел произнести эти слова, Богун выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.

— Иисус! — простонал князь Симеон, шагнул вперед, зашатался и тяжело упал наземь.

— Люди! На помощь! — отчаянно вскрикнула княгиня.

Но в это время на дворе и из сада послышались выстрелы, двери и окна с треском вылетели, и несколько десятков солдат ввалились в сени.

— Погибель им! — раздались дикие голоса.

На площадке кто-то зазвонил в набатный колокол. Охотничьи птицы в сенях проснулись и замахали крыльями; шум и беспорядок сменили недавнюю тишину спящего дома.

Старая княгиня со страдальческим криком бросилась на тело Симеона, подергивающееся в предсмертных конвульсиях, но два солдата ухватили ее за волосы и оттащили в сторону. Николай, припертый в угол сеней, с львиной отвагой оборонялся от нападающих.

— Прочь! — крикнул Богун. — Прочь! — повторил он громовым голосом.

Казаки попятились. Они думали, что атаман хочет сохранить жизнь молодому князю, но вместо этого Богун сам бросился на него с саблей в руках.

Начался отчаянный поединок, на который княгиня, удерживаемая за волосы четырьмя крепкими руками, смотрела горящими глазами. Молодой князь, как буря, обрушился на казака, который, медленно отступая, вывел его на середину сеней. Вдруг Богун присел, отбил занесенный над ним удар и от обороны перешел в наступление.

Казаки, затаив дыхание и опустив сабли, следили за ходом поединка.

В тишине было слышно только тяжелое дыхание сражающихся, скрежет зубов и резкие звуки ударов меча о меч.