Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров)

Слепой князь Василий на коленях вслух молился перед образом Пречистой Девы. Около него стояла Елена, но, увидев Заглобу, подняла на него тревожные глаза. Заглоба приложил палец к губам.

— Княжна, — тихо сказал он, — я друг пана Скшетуского.

— Спасите меня! — воскликнула Елена.

— Я за тем и пришел сюда. Положитесь на меня.

— Что мне делать?

— Нужно бежать, пока тот злодей лежит без чувств.

— Что же делать мне? Я не понимаю.

— Наденьте мужское платье и, как только я постучу в дверь, выходите.

Елена заколебалась и недоумевающе посмотрела на пана Заглобу.

— Могу ли я верить вам?

— А есть ли у вас что лучшее?

— Поклянитесь, что вы не измените мне.

— Вы совсем потеряли рассудок. Впрочем, если хотите, я поклянусь: клянусь Богом и святым крестом. Здесь ваша погибель, спасение в бегстве.

— Да, да, правда.

— Надевайте же мужское платье и ждите.

— А Василий?

— Какой Василий?

— Мой сумасшедший брат.

— Погибель грозит вам, а не ему, — ответил пан Заглоба. — Если он сумасшедший, то свят для них. Я заметил, что они посчитали его за пророка.

— Да, и перед Богуном он ни в чем не провинился.

— Мы должны его оставить, иначе все погибнем… и пан Скшетуский с нами. Спешите же, княжна.

С этими словами пан Заглоба оставил княжну и пошел прямо к Богуну.

Атаман был бледен и слаб, но теперь глаза его были открыты.

— Лучше тебе? — осведомился Заглоба.

Богун хотел что-то сказать, но не мог.

— Не можешь говорить?

Богун сделал головою утвердительный жест. На лице его выражалось страдание. От движений раны его раскрылись.

— И кричать тоже не можешь?

Богун только глазами показал, что не может.

— И даже двинуться?

Тот же самый жест.

— Тем лучше, если ты не можешь ни говорить, ни двигаться, ни кричать, а я тем временем с княжной поеду в Лубны. Если я ее не утащу у тебя, то могу назвать себя старой бабой. Ну, скотина! Ты думаешь, что мне приятно твое общество, что я дальше буду водить компанию с тобой, мужиком? О, глупец! Ты думал, что за твое вино и угощение я буду потворствовать твоим преступлениям и помогать тебе в любовных делах! Ничего из этого не выйдет, говорю я тебе.

По мере откровений пана Заглобы черные глаза атамана раскрывались все шире и шире. Спал ли он, был ли в яви… может быть, пан Заглоба шутит?

А пан Заглоба продолжал:

— Чего ты глаза таращишь, словно кот на воробья? Ты думаешь, я этого не сделаю? Не прикажешь ли кланяться князю в Лубнах? Не попросить ли его прислать тебе своего лекаря?

Бледное лицо атамана приняло страшное выражение. Он понял, что Заглоба говорит правду, глаза его загорелись отчаянием и страстью, на щеках выступил яркий румянец. Он сделал было нечеловеческое усилие, приподнялся на ложе, и из уст его вырвался крик:

— Эй, ко мне, каз…

Ему не удалось закончить, потому что пан Заглоба мигом накинул ему на голову жупан и повалил его навзничь.

— Не кричи, дружище, тебе это может повредить, — тихо заговорил он. — Завтра утром голова, чего доброго, разболится, а мне, как старому твоему другу, вовсе этого не хочется. Так и тепло тебе будет, и уснешь спокойно, и горло не простудишь. А чтоб ты не снял своего чехла, я тебе ручки свяжу? а все это per amicitiam [40], чтобы ты меня добром вспоминал.

Тем временем он скрутил руки казака поясом, потом другим, своим собственным, связал руки. Атаман лежал неподвижно в глубоком обмороке.

— Больному нельзя беспокоиться, — все не унимался пан Заглоба. — От этого дурные мысли приходят в голову и горячка может приключиться. Ну, будь здоров! Я бы мог пырнуть тебя ножом, что было бы, пожалуй, и лучше, да шляхтичу не след убивать безоружного. Авось, ты и сам подохнешь. Так до свидания! Vale, et me amantem redama [41]. Может быть, мы и встретимся когда-нибудь, но если я буду искать этой встречи, то пусть с меня сдерут шкуру и сделают из нее сбрую для самой поганой клячи.

Пан Заглоба вышел в сени, погасил огонь и постучал в двери комнаты Василия.

Стройная фигура появилась на пороге.

— Это вы, панна? — спросил Заглоба.

— Я.

— Так пойдемте… нам бы только до лошадей добраться. Впрочем, пьяны они там все, а ночь темная. Прежде чем проснутся, мы будем уже далеко. Осторожней, здесь княгиня лежит.

— О, Господи! Господи! — шептала Елена.

Глава III

Двое всадников тихо проезжали через лесистый овраг, примыкающий к Розлогам. Ночь была непроглядна — луна закатилась, и к тому же небо покрылось черными тучами. В овраге ничего нельзя было различить на три шага перед собою; лошади то и дело спотыкались о выступающие корни деревьев. Но вот и конец оврага, а дальше степь, слабо освещенная отблеском облаков. Один из всадников шепнул:

— Пришпорьте коня!

Они полетели, точно две стрелы из татарских луков. Темная степь, казалось, убегала из-под конских ног. Одинокие дубы, тут и там стоящие по сторонам, мелькали, как ночные видения. Долго продолжался бешеный бег, пока кони не начали храпеть от усталости и поневоле замедлили ход.

— Делать нечего, — сказал толстый всадник, — надо дать отдохнуть лошадям.