Огненная арена

— Отчего же не слышать, — отозвался Уссаковский и подумал: «С намеками, сволочь, изъясняется. Небось, и меня, как козла, хотят разодрать… Иначе почему молчит, не докладывает — чем недоволен? Вчера еще приехал, и хоть бы слово о замеченных недостатках. Видно, решили одним махом снять голову с Уссаковского».

— Между прочим, я уже наблюдал ваши скачки на Челекене, — сказал Остен-Дризен. — Правда, туземная голытьба не дала как следует насладиться столь прекрасным зрелищем.

— Что так? — насторожился генерал.

— С требованиями пожаловали. Сижу этак на паласе, пью чай и гляжу на джигитов, а тут приходят какие-то юродивые и суют бумагу: подай им восьмичасовой рабочий день и больницу.

— Это общая картина в области, — с пренебрежением ответил Уссаковский. — В Красноводске, Кизыл-Арвате, Асхабаде — везде одно и тоже.

— Приятно, что не возражаете, господин генерал, — довольно улыбнулся Остен-Дризен.

— А что тут такого?

— А то, что до прошлого года в Ташкенте и Самарканде вовсе не наблюдалось революционеров. А теперь и там есть. И все оттого, что в Закаспии ослаблен надзор. Позволили им демонстрировать, бастовать… С паспортным режимом у вас тоже не все в порядке. Переселенцев много, и все голодранцы из русских деревень. Дали волю народу, вот он и бастует.

— Да уж какая воля, господин Остен-Дризен? Тюрьма асхабадская забита революционерами. Вы имели случай посетить Кизыл-Арват: знаете, как обошлись тамошние власти с рабочими мастерских… Всех зачинщиков, взорвавших бомбу, к суду привлекли по 126-й.

— Грубо работает ваша жандармерия, грубо, — поморщился Остен-Дризен. — Если б соблюдалась повседневность поддержания порядков, уверяю вас, не было бы ни взрывов бомб, ни сходок, ни демонстраций.

— Оно, конечно, так, — согласился Уссаковский. — Но если взять обстановку в целом… — И про себя: «Вот, сволочь. Можно подумать, в Петербурге, Москве или в Баку лучше с порядками! Ясно как божий день: сбросить хотят с поста начальника области… Задобрить бы тебя, скотина ты эдакая». И генерал, извинившись перед гостем, лишь на минуту отлучился. Подойдя к Махтумкули-хану, он что-то сказал ему на ухо, отчего хан сначала напыжился, а потом заулыбался, польщенный. И генерал вновь вернулся к гостю и сел в кресло.

— Между прочим, — продолжал Остен-Дризен, — в аулах Западного Закаспия тоже наблюдаются некоторые беспорядки. В Гасан-Кули, например, рыбаки отказались платить налоги и требуют, чтобы кибиточные подати сократили вдвое. Какой-то дьявол, не то бахши, не то бачи, распространил среди них слух, будто баи и ханы не платят русским властям никаких налогов: расплачивается за них беднота.

— Бывает иногда и такое, — согласился вновь Уссаковский. — Но вряд ли сами туркмены пропагандой революции занимаются. Тут скорее всего, не бахши, а какой-нибудь купец-керосинщик по аулам проехал и наплел небылиц.

— Потом сами разберетесь, — не стал настаивать Остен-Дризен. — Мое дело доложить губернатору то, что замечено лично мной.

— Насколько я начинаю понимать, не очень-то благоприятную картину вы собрались нарисовать перед Тевяшовым.

— Только суть, господин генерал-лейтенант, и ничего больше.

Тут прозвенел гонг, восьмерка всадников вихрем сорвалась со старта и помчалась по скаковой полосе, огибая огромное, заросшее колючкой, поле, на котором паслись верблюды. Внизу, слева от трибуны, начались выкрики. Это наиболее нетерпеливые подбадривали и поучали скачущих по кругу всадников. И чем ближе приближались они к финишу, тем чаще раздавались крики. И вот голоса слились в единый рев. Все поднялись на ноги, махали руками и подбрасывали тельпеки. Победитель первого заезда, джигит с курчавой бородкой, гордо проехал мимо трибуны и возвратился назад. Распорядитель скачек, начальник «куропаткинской конюшни», конопатый майор в белом кителе и фуражке с чехлом, взбежал на трибуну и щелкнул каблуками:

— Господин генерал-лейтенант, разрешите обратиться?

— Да, пожалуйста.

— Изволите сами вручить приз победителю или скажите — кому это сделать?

— Ну зачем же сам, — великодушно проговорил Уссаковский. — Вот у нас гость, весьма почитаемый… Прошу вас, господин Остен-Дризен, спуститься и вручить приз жокею.

— Ну что ж, я с удовольствием. Правда, никогда не приходилось.

— Господа, — обратился генерал к офицерам и туркменским ханам и сердарам, сидящим рядом, — давайте попросим губернаторского посланника… — И захлопал в ладоши.

Все начали аплодировать, и польщенный столь большим вниманием Остен-Дризен сошел вниз с трибуны.

Как только он удалился, Уссаковский повернулся в кресле и сказал небрежно Махтумкули-хану:

— Давай, Махтум… Пора замазать рот этому «земзему».