Огненная дорога

Он оглянулся на козу, которая на привязи трусила за конем, покачивая на ходу выменем и жалобно блея. Он по-королевски заплатил за это надоедливое животное — целых две золотые монеты, — но она обеспечивала мальчика теплым молоком, и, если понадобилось бы, Алехандро заплатил бы вдесятеро больше.

— А когда найдем кормилицу, отблагодарим эту несносную козу за верную службу, отпустив ее на пастбище.

Папский дворец по-прежнему возвышался над всеми зданиями, устремляя свои белые шпили к небесам, к месту вечного успокоения, где, по верованиям христиан, все они окажутся, когда узы земной жизни будут разорваны. Алехандро поднял на дворец взгляд и попытался представить себе нового Папу, чьего имени не знал, да и не желал знать, сидящего в своей личной башне, окруженного советниками и мудрецами, среди которых наверняка не было ни одного, равного де Шальяку в пору его служения Клементу. Нынешний представитель христианского Бога на земле надежно восседает во славе и могуществе церкви, с ее неохватным влиянием и безграничными полномочиями. Не исключено, что он разрушил жизнь авиньонских евреев (и не только их) одним росчерком пера на пергаменте — и, несмотря на все страдания, которые причинил этот простой акт, поступил так не задумываясь. Или он действует столь же тактично и умно, как когда-то Клемент, вопреки всем наущениям своих советников? Совсем скоро Алехандро это узнает.

Улицы Авиньона выглядели чище, чем ему запомнилось.

— Ах, юный Гильом, — говорил он, обращаясь к младенцу, — ты не представляешь, как грязно тут было прежде! По сравнению с теми временами сейчас здесь все просто сияет.

Так оно и было; крыс он вообще не видел, и мусора почти не наблюдалось.

Перед ним открылась большая площадь. Он не запомнил ее с первого посещения Авиньона, но в отличие от страдающего от войн Парижа Авиньон под крылом церкви процветал и вполне мог найти средства, чтобы расширять и украшать себя. Широкое, вымощенное булыжником пространство кишмя кишело пешеходами; голуби стаями кружили над их головами, то и дело приземляясь на мостовую, чтобы ухватить какую-нибудь еду. Алехандро огляделся, стараясь вычислить, куда дальше держать путь. Однако люди двигались во всех направлениях, и никаких предположений у него не возникло.

Младенец снова заерзал, на этот раз более энергично; стало ясно, что так просто его не успокоить. Алехандро спешился, подвел коня к краю площади и привязал к дереву. Отвязал козу и присел рядом с ней. Ее вымя было почти полно. Одной рукой массируя его, другой он похлопывал Гильома по спине. Вскоре молоко потекло.

— Вот и твой обед, малыш.

Он достал из сумки и поставил под козу маленькое ведерко, после чего начал наполнять его медленно и терпеливо; если поспешить, коза может испугаться и молоко скиснет.

Потом он сел на каменную стену и положил ребенка себе на колени. Окунул край белой тряпочки в теплое молоко и нежно вложил ее в губы мальчика. Тот принялся жадно сосать и быстро выжал тряпку почти досуха. Алехандро делал то же самое снова и снова, пока ребенок не насытился. Тогда он окунул в молоко палец и поднес его ко рту младенца — чтобы тот привыкал к ощущению теплой человеческой плоти между губами.

— Когда мы найдем тебе кормилицу, ты должен знать, что делать, — проворковал он. — У нее будет сосок, а не тряпка.

С тех пор как покинул Париж, Алехандро все время проводил в дороге, заботясь при этом, чтобы ребенок был всегда сыт и чист. В перерывах между этими занятиями он пытался спать, но больше нескольких часов никак не получалось.

«Представить только, — думал он, — каково это — быть одинокой женщиной с младенцем… И как это хотя бы некоторые из них умудряются выжить?»

Он понимал, что гораздо чаще погибают оба, и мать, и дитя.

Однако если все пойдет по плану, эта кормежка станет последней, которую малыш получил с помощью тряпочки; Алехандро найдет церковь, а потом и еврейку, которая пожалеет их и возьмет на себя обязанности кормилицы.

Он вымыл, перепеленал малыша и снова пристегнул его к груди, а козу привязал к коню. Вышел на площадь, остановил первого дружелюбного на вид прохожего и спросил его:

— Пожалуйста, сэр, как мне найти квартал, где живут евреи?

Человек подозрительно смотрел на него. Алехандро протянул ему послание, которое сам же написал на иврите.

— У меня есть долг, и я должен погасить его.

Человек пренебрежительно взглянул на пергамент, повернулся и указал в южном направлении.

— Вон туда.

— Какую улицу мне искать? — крикнул вслед ему Алехандро.

— Иудейскую, — послышалось в ответ.

Как и улица Роз, это была темная, узкая улочка, бедная с виду, но чистая, несуетливая и как будто давно знакомая. И над дверными проемами Алехандро видел не следы мезуз, а сами свитки. Он слез с коня и повел его в поводу, прикасаясь рукой к каждому из них.