Огненная дорога

Полные хаоса годы, чума, всеобщая разруха и бегство. Вынужденный скитаться по всей Европе, он потратил это время, пытаясь избежать столкновения с войсками Эдуарда Плантагенета и огромного множества его родственников, из которых фактически состояла французская королевская семья. Казалось, никто из них не отдавал себе отчета в том, что истинный правитель Европы — бубонная чума, такая отвратительная, такая неумолимая болезнь, что даже Создатель наверняка трепещет в ее присутствии. На протяжении этого долгого десятилетия Алехандро наблюдал, как чума то ослабевала, то разгоралась с новой силой и так без конца, охватывая Францию, Англию, Испанию, Богемию и все другие страны, где могли существовать ее носители, крысы. Почти половина граждан этих так называемых «просвещенных» государств оказалась в могиле. На протяжении срока длиной в десятую часть столетия молодой врач с девочкой перемещались из одного «безопасного» места в другое, делая все, чтобы их не узнали — только ради того, чтобы убедиться: и это место недостаточно безопасно. Где бы они ни оказывались, всегда находились люди, которые, увидев рядом с золотоволосой девочкой смуглого мужчину, вопросительно вскидывали брови. Кем приходится ему эта маленькая красавица?

«Уж конечно, — говорили их обвиняющие взгляды, — она не может быть его дочерью. Ее лицо кажется таким знакомым… или она кого-то напоминает».

Первую холодную зиму они провели в пригородах Кале, переходя из одного покинутого дома в другой и всего на шаг-другой опережая тех, кто разыскивал их, соблазнившись изрядной суммой вознаграждения, назначенного за голову Алехандро. До него дошли слухи о гетто в Страсбурге, и они в отчаянной надежде поскакали туда.

Однако тем зимним днем они нашли не долгожданное безопасное убежище, a confutatis, maledictus.[6] Тысячи евреев из Базеля и Фридберга со своими пожитками сгрудились на городской площади, со всех сторон окруженные стоящими наготове лучниками и взбешенными христианами, выкрикивающими оскорбления и ни на чем не основанные обвинения в отравлении источников. Алехандро восхищался мужеством руководителей христианских общин Страсбурга, снова и снова повторявших, что им нет причин жаловаться на «своих» евреев, и молился Богу, чтобы этот мудрый подход возобладал.

Была пятница, тринадцатое. Он в ужасе смотрел, как разъяренная толпа вытащила из зала совета сочувствующих евреям руководителей христианских общин Страсбурга, заменив их своими сторонниками. Утром в День святого Валентина евреям предоставили выбор: баптизм или сожжение. Около тысячи вышли вперед, согласившись получить причастие святого Иоанна. Остальные, по слухам тысяч пятнадцать, были сожжены прямо в гетто, медленно поджарены на больших общих платформах; многие предпочли сами покончить с собой.

Даже сейчас он почти ощущал запах их витающего в воздухе пепла и слышал громкое ржание своего вставшего на дыбы коня. Грязь из-под копыт, казалось, снова летела в лицо, ослепляя, выжимая из глаз слезы. Алехандро погружался в этот ужас, взывая о милосердии, молясь об освобождении…

Из этой бездны его вырвал далекий голос Кэт.

— Père…

Она уже тысячу раз видела такое выражение на его лице и взгляд, подернутый поволокой боли. На него нередко вот так накатывало, казалось бы, совершенно неожиданно — точно тень огромной горы, спастись от которой можно было только с помощью света.

— Père, мы пришли.

Он выглядел сбитым с толку.

— Что? Куда?

— На поляну.

— А-а, ну да… — ломким голосом произнес он. — Так быстро?

Этот спокойный, явно не впервые практикуемый ритуал спасения отца дочерью не ускользнул от внимания их спутника.

«Им овладели какие-то ужасные воспоминания, и она вырвала его из них», — мысленно заключил он, опуская на землю концы жердей.

Алехандро, почти автоматически, сделал то же самое.

— Ну, не так уж быстро, — отозвался Гильом на его замечание, разминая затекшие руки. — Будете и дальше терзаться?

Лекарю понадобилось несколько мгновений, чтобы окончательно прийти в себя. Гильом внимательно вглядывался в его лицо. Алехандро потряс головой, прочищая мозги, и потер ладонями лицо.

— Нет, сейчас нам и без того забот хватит. — Он взял у Кэт лопату, приставил кончик к земле и надавил. — Похоже, почва тут мягкая. Давайте я буду копать, а вы оттаскивайте землю.

Гильом опустился на колени и голыми руками начал отбрасывать в сторону то, что выкапывал Алехандро. Кэт ему помогала, и очень быстро яма стала настолько глубока, что рыжеволосому французу пришлось спрыгнуть вниз и выбрасывать почву оттуда. Они прекратили работу, когда яма углубилась до уровня его груди.

— Хватит, я думаю, — сказал Гильом.

«Нет, нужно бы вырыть в полный человеческий рост, — подумал Алехандро, — а то звери разроют яму».

Ему, однако, приходилось видеть совсем неглубокие братские могилы, где лежали сотни погибших от чумы, едва присыпанные землей, и эта по сравнению с теми выглядела почти как королевский склеп. Он протянул Гильому руку, помог ему выкарабкаться наверх, и вдвоем они свалили тело в могилу, вместе с рукой раненого.