Огненная дуга

У него могло быть сколько угодно предположений о причинах, заставивших Марину Николаевну покинуть хозяйство Хмурова. Могло быть желание попросить отпуск: правильно, она этого вполне заслужила. Захотела переехать поближе к мужу:, тоже правильно, штаб находится в спокойном месте, их даже и не бомбят, есть в окрестностях много уцелевших домов, пусть поживут вместе. Интересуется представлением к награде: имеет право — наградной лист подписан давно. Другое дело, если бы Марина Николаевна запросилась на работу в отдел, тут подполковник, несмотря на все свое к ней уважение, посоветовал бы ей обратиться в отдел кадров. Хватит с него и того беспокойства, которое он вытерпел, пока Марина Николаевна была на операции. Тут она подполковника ничем не проймет!

Улыбаясь этим мыслям и догадкам, подполковник подал Марине Николаевне стул, уселся сам и, с удовольствием разглядывая отдохнувшее, спокойное ее лицо, вежливо спросил:

— Чем могу служить?

Вот эта именно неожиданная «штатскость», всегда невольно возникавшая в присутствии женщин в отделе, больше всего и бесила подполковника. Женщину невольно хочется пощадить, когда подбираешь людей на очередную операцию. И дежурить вне очереди ее не заставишь. А между тем рабочее место она занимает…

Впрочем, эти привычные рассуждения он отбросил, ожидая, чего же попросит у него Марина Николаевна. Слов нет, она отлично поработала, и подполковник готов даже покривить душой, лишь бы сделать ей приятное.

Марина Николаевна спокойно сказала:

— Как я понимаю, сегодня или завтра начнется наступление и на нашем участке. Прошу вас направить меня в те части, которым поручен захват Дойчбурга.

Голос ее не изменился, не дрогнул, он был так же ровен и спокоен, как и тогда, когда она здоровалась с подполковником. И Масленников, так же ровно, лишь чуть позволив сыронизировать, заметил:

— А вы и на самом деле отличная разведчица! Даже я не знаю, что где-то начинается наступление!

— Ваши знания, товарищ подполковник, я не ставлю под сомнение, — так же ровно ответила она, — Но и мои знания могут пригодиться!

Подполковник почувствовал, как у него запершило в горле. В других условиях он мог сорваться на крик, но это юное существо с прозрачными голубыми глазами, столь спокойно сидевшее перед ним, было как-то неудобно пугать криком. И он только сказал:

— Надеюсь, что те, кому это будет поручено, — если это когда-нибудь будет! — подчеркнул он, — справятся и без вас.

Она посмотрела на него с любопытством, ну, примерно так, как смотрят на человека, которого заподозрили в тупоумии. Этого подполковник уже не мог вынести. Он сжал кулаки и наклонил лобастую голову, чтобы не видеть любопытствующего взгляда.

— Вы забыли, товарищ подполковник, что я подчиняюсь штабу фронта? — все так же спокойно спросила она.

— Что это значит? — вскипел он, но тут же подавил желание выгнать ее. — Пока, — с какой же сдержанной яростью подчеркнул он это «пока», — вы находитесь в моем отделе!

— О да, несомненно, — бесцветным голосом согласилась она. — Но представьте себе, товарищ подполковник, что я предугадала ваш ответ на мое скромное пожелание и обратилась через вашу голову в штаб фронта. Мне кто-то говорил, что вы недооцениваете нас, женщин-военнослужащих. Что, с вашей точки зрения, единственное подходящее для нас место в армии — госпиталь, дезинсекционный отряд и прачечная. Может быть, меня неправильно информировали? — Она смотрела с лукавым вызовом, и подполковник мог бы поклясться, что в глазах ее бегают смешливые бесенята. Она совсем не боялась его! И это было не только странно, это было непозволительно!

— Товарищ лейтенант!

Она вскочила, как будто отпустили скользкую, гибкую пружинку, и выпрямилась, нарочно громко прищелкнув каблуками своих коротких сапожек, и опять в ее подчеркнуто почтительном этом вытягивании «во фронт» не было ничего от испуга, от трепета перед старшим, одна игра.

— Садитесь, — сухо приказал он.

Она села, и это было свободное движение, как будто она сама принимала его или пришла к нему в гости, любопытствующая, милая по отношению к нему, ожидающая, чем он может порадовать ее.

— Конец войны теперь отчетливо виден, — сурово поучающим тоном начал он. — Этот конец даже и не на той стороне Германии, а значительно ближе, где-нибудь в Померании, в Берлине. Было время, когда стране нужен был каждый человек, могущий держать оружие в руках. Тогда и женщинам было много дела в армии. Но теперь вы должны предоставить войну мужчинам, а вам пора возвратиться к своим прямым обязанностям: материнству, дому, мирной работе…

Он заметил, как потускнели ее глаза, но для него это было лишь доказательством ее упрямства: вон, даже и слушать не желает! — и он закончил свою речь с известным щегольством:

— Один известный английский поэт в свое время сказал:

Великие вещи две, как одна:
Во-первых, любовь, во-вторых, война.
Но конец войны затерялся в крови.
Давай, мое сердце, говорить о любви!