Огненная Энна

Капитан обернулся к ней, и в его глазах вспыхнуло нечто похожее на надежду. Энна вдруг поняла, что хотела попросить его остаться и что это было очень глупо, так что она снова опустилась на постель и промолчала. Сайлеф еще немного подождал и ушел.

Энна старалась не закрывать глаз как можно дольше. Она потирала обнаженные руки под одеялом, пытаясь расслабить дрожащие мышцы. Она никогда не чувствовала себя такой опустошенной.

Глава тринадцатая

Рано утром, когда стенки шатра едва начали светлеть при первых признаках рассвета, входной полог снова распахнулся. Энна подскочила, но это оказалась всего лишь голубоглазая женщина. Она принесла Энне одежду и заботливо помогла ей одеться. От женщины пахло простым мылом и дымом костра. Энна провела ослабевшей рукой по подолу юбки — пергамент все еще был там.

Сайлеф ждал снаружи, пока женщина не ушла, потом тихо вошел, держа в руке кожаную фляжку с водой. Энна едва не всхлипнула.

— Пожалуйста, — взмолилась она, забыв о гордости. — Я не хочу снова потерять способность думать и двигаться!

— Мне самому не хочется это делать. Но Тиедан приказал держать тебя одурманенной. — Сайлеф вытащил из фляжки пробку и поднес горлышко к губам Энны. Другой рукой он провел по ее лбу. — Чуть-чуть. Немножко, чтобы удержать огонь. Это не навсегда, а лишь до тех пор, пока не найдут способ защититься от тебя.

Сайлеф наклонил фляжку, и Энна невольно вцепилась в капитана, чуть не подавившись горьким питьем. Девушка закашлялась, сделала один, два, три глотка; потом Сайлеф убрал фляжку и подолом рубахи отер лицо Энны, залитое водой.

— Ты очень храбрая, Энна.

Это было уж слишком. Храбрая. Энна задохнулась, крепче вцепилась в Сайлефа и заплакала. Страх и бессилие были слишком велики, Энна едва помнила, кто она такая. Сайлеф прижал ее к груди, гладил по волосам и слегка раскачивался, словно баюкая девушку. Когда он заговорил, его голос зазвучал мягче, тише.

— Да, Энна. Ты изумительна. А это все временно. Ты снова воссияешь, обещаю. Я увижу, как ты опять испускаешь пламя.

— Почему? — спросила она.

Сайлеф не ответил. Он продолжал прижимать к себе Энну, пока «королевский язык» не разлился по ее телу и не завладел руками и ногами, охладив кожу так, что Энна почувствовала себя умершей. Пространство внутри ее было пустым и холодным, оно тяжело давило на грудь. Вскоре она уже не ощущала Сайлефа, хотя и понимала, что он находится рядом. Только обоняние продолжало работать, Энна остро чувствовала запах. Она даже различала, чем именно пахнет кожаный жилет капитана: пылью, дымом, маслом, животными…

Глядя на темные волоски на тыльной стороне ладони Сайлефа, девушка вспомнила, как разъярился капитан прошедшей ночью. Что он сделал с тем поганым стражником? Может, тот уже мертв? Финн не стал бы его убивать, но Сайлеф мог это сделать. Энне хотелось спросить об этом капитана, задать ему множество вопросов, и все они начинались бы со слова «почему?». Но ей было так уютно рядом с ним сейчас, когда ее тело почти полностью онемело… И ей нравился его запах.

Обоняние на много дней стало ее единственным чувством, а Сайлеф и «королевский язык» — единственными друзьями. Когда действие дурмана ослабевало, появлялся Сайлеф. Энна прислонялась к нему и рассказывала о своем доме, о Лесе и о том, как она работала в городе, о смерти Лейфера и о том, как королева пыталась удержать Энну, не позволить ей жечь… Она рассказывала ему все это, потому что хотела добиться его доверия, уверенная в том, что Сайлеф — единственный ее шанс сбежать отсюда. И еще она говорила потому, что ей этого хотелось. В эти мгновения с Сайлефом, когда хватка «королевского языка» ослабевала, Энна чувствовала себя хоть немного похожей на саму себя.

Из шатра она выходила только в уборную. Сайлеф поднимал ее на руках и выносил на зимнее солнце. Энна закрывала глаза и откидывала голову, позволяя свету заливать ее лицо. От тепла и солнечных лучей она чувствовала себя лучше. Кожу покалывало, сердце оживало, Энна глубоко вдыхала холодный воздух, приносивший пряный аромат сосен и согревающейся понемногу земли. Большую часть жизни она провела на свежем воздухе, и теперь одно лишь то, что она покидало тесное пространство шатра, вызывало в ней чувство возвращения домой.

Но вместе с тем на Энну наваливалась боль. Когда она сидела в простом, лишенном окон белом шатре, отупение казалось почти естественным. А вот снаружи, когда Энну окружали солнечный свет и ветер, яркие краски, люди и костры, она смутно вспоминала, как много чувствовала прежде.