Огненная кровь. Том 2 (СИ)

— Я ведь тебя предупреждал… тогда ещё… насчёт стрел. Ты же понимал, что это повторится! — произнёс Альберт устало. — Если я смогу её спасти, будь так добр, не сглупи в третий раз. Позаботься о ней по-настоящему. А теперь уходи, я сделаю всё, что смогу.

Альберт отвернулся.

Умереть вместо неё…

Эта мысль вдруг обрела реальные очертания. А ведь это возможно, если между ними и правда есть связь. Он читал об одном ритуале, и он, как лекарь, может его попробовать.

— Что тебе нужно? Что нужно от меня? Только скажи! — исступлённо воскликнул Себастьян.

Альберт посмотрел на брата и ответил тихо:

— Найди того, кто прислал эту бутылку и сверни ему голову. Я бы начал с Милены. Змеиный яд, сам понимаешь, кто здесь ценитель…

— Я убью её! — произнёс Себастьян негромко и его глаза сверкнули.

Он поцеловал Иррис, погладил её волосы и быстрыми шагами вышел из комнаты.

— Цинта, запри дверь! А если кто будет лезть скажи, что я проломлю ему голову. Не пускай никого.

— Что ты будешь делать, мой князь? — спросил Цинта осторожно, пока Армана распускала шнуровку на платье, чтобы облегчить Иррис дыхание.

— Единственное, что можно попытаться сделать.

— Ты же не собираешься… — начал Цинта, — собираешься! Владычица степей! Это же убьёт и тебя! Послушай, мой князь…

— Я не могу позволить ей умереть, — ответил Альберт.

— Но ты же сам умрёшь!

— А может, это единственный правильный выход для нас обоих? — произнёс он, не оборачиваясь. — Проваливай, Цинта. И не вздумай мне мешать, если я услышу хоть слово, хоть скрип двери или кашель — клянусь, я убью и тебя, не моргнув глазом.

Цинта посмотрел растерянно, но понял, что он не сможет остановить Альберта ни за что на свете и, вздохнув, ушёл вслед за Арманой в соседнюю комнату, бормоча на ходу:

— Охохошечки! Мирна-заступница! Он решил себя убить!

Альберт расстегнул рубашку и прижал к своей груди ледяную ладонь Иррис. Провёл рукой по её телу от шеи вниз, следуя тем же путём, каким шёл яд, чувствуя под пальцами холод, и остановил ладонь чуть пониже рёбер, там, где холод был сильнее всего.

— Я не знаю, как это делать, Иррис, вернее, знаю только в теории, — прошептал, глядя на её бледное лицо, — я никогда сам такого не делал. Так что может и не получится. Но я очень надеюсь, что получится, и мы оба останемся живы. А если нет, то тогда мы умрём вместе. В любом случае это лучше, чем жить, зная, что я не смог тебя спасти.

Он закрыл глаза, опустил щиты и открылся.

Боль.

Яд был ледяным ужом. Нет, он, казалось, состоял из клубка змей, из мотков жгута, а в нём тысячи мельчайших острых кристаллов, каждый из которых, впиваясь, причинял боль. И сливаясь вместе, эти тысячи кусочков боли делали её невыносимой. Альберт ощущал яд пальцами, сжимал его, не давая жгутам расползаться, разворачиваться и растекаться по венам, вбирая в себя густую черноту и растворяя её в своей крови.

Он соврал ей.

Чтобы остаться в живых, он должен забирать яд понемногу, достаточно долго, медленно уничтожая его, чтобы не убить при этом себя. Но у него не было столько времени. И самое большее, что он может сделать сейчас, не навредив себе — забрать половину яда, но и оставшейся половины хватит, чтобы убить её. А значит, выбора у него нет.

Но он и не собирался выбирать.

Что же, похоже, ему не удастся посмотреть Ашуман…

Мир отступил, ушёл куда-то, растворившись, и вдруг стало тихо, так тихо, как бывает только под водой, на глубине. Даже боль вдруг отступила, осталось только странное ощущение умиротворённости, как будто он, наконец, сделал всё правильно.

И сидеть вот так с ней вдвоём, прижимая её ладонь к своей груди, было так волшебно, хотя он понимал, что цена этого краткого мгновенья счастья – его жизнь.

Когда всё закончилось, когда вышел весь яд до капли, звуки вернулись. Альберт услышал, как бегают по коридорам слуги, как Цинта тихо молится за дверью, а в распахнутое окно доносится пение цикад.

Пальцы свело от напряжения, в висках стучала кровь, а на лбу выступила испарина. И он всё ещё не мог поверить, как…

…но у него получилось!

А ведь не должно было. Где-то в глубине души он был уверен, что не получится. Только сил не осталось даже на радость.

Руки у Иррис потеплели, и дышала она ровно — спала. Лишь подрагивали во сне ресницы, а на губах замерла едва заметная улыбка. Альберт коснулся её лица пальцами.

Почему всё так? Почему он, совсем, как вор, должен красть эти прикосновения тогда, когда никто не видит…

Накатила слабость.