Огненная лавина

Внезапно с треском и грохотом раскололось над головой бронестекло. Воробьева обдало холодным воздухом. Кабина наполнилась пронзительным свистом… Потом откуда-то донесся мерный, праздничный звон, словно ударили враз на нескольких колокольнях одновременно. Сержанта осыпало осколками стекла.

Когда через силу разлепил глаза, с трудом удерживая будто наполненную ртутью голову, Воробьев увидел приборную доску в крупных каплях красной росы… Откуда это?.. Что это?.. В коротких проблесках сознания он сам себе казался языком одного из звонких колоколов, невесть как попавшего в пилотскую кабину… Его кто-то раскачивает и раскачивает, бьет головой о что-то твердое: бум-бум…

Шлемофон настойчиво вопрошает и вопрошает… Кто? Зачем?.. А, это сынишка Юрка просит покачать на ноге… Сейчас. Я сейчас, Юрик, дай освободить онемевшую ногу… Ну вот, так лучше. Где же ты?..

Сержанта вывело из шокового состояния родившееся в подсознании чувство: вот-вот произойдет страшное, непоправимое. Стремительно неслась навстречу земля. К ней стремглав несся штурмовик. Воробьев, ни на секунду не выпускающий ручку управления, стал подбирать ее на себя. Машина сразу же подчинилась воле летчика.

Он осмотрелся по сторонам, отыскивая своих. Когда увидел в восточной стороне множество самолетов, шныряющих во всех направлениях, повел штурмовик туда, постепенно набирая потерянную высоту.

— Тридцать девятый! Ответь Двадцать первому.

— Двадцать первый, я Тридцать девятый!

— Костя! Жив?

— Жив… Бронестекло разбито.

Ответа не последовало, и Воробьев догадался: Юрий отражает атаку.

Достав индивидуальный перевязочный пакет, летчик стал прикладывать размотанный бинт к лицу. Невозможно было унять дрожь в руке. Бинт быстро намок. Но как же быть дальше? Безмолвствует стрелок. В кабине свистит резкий обжигающий ветер. Усиливается нестерпимая боль в голове. Саднит ногу. Он не сможет вести бой…

Воробьев все сильнее разворачивал штурмовик влево. Думал: «Доведу до линии фронта, сяду на запасном аэродроме».

Там, где шел неравный бой, изредка полыхающими факелами самолеты прочерчивали серые небеса. Двадцать первый пока молчал.

«Надо лететь туда, — пришло окончательное решение. — Ребята ведут тяжелый бой. Негоже прятаться в кусты в такую минуту… Сочтут еще за труса…»

— Тридцать девятый! Тридцать девятый!

— Слушаю, Юра.

— Крепись, Костя! Следуй домой.

— Нет, не могу!

— Это приказ. Уходи. К нам летит подкрепление… Восьмой, прикрываю.

Летчик с «мессера» при виде круто пикирующего «ила» успел зачислить машину на свой боевой счет. Ловко он полоснул ее из пушки. Еще немного, и штурмовик врежется в землю. Но что это? «Ил» успел выровняться. Он даже набирает высоту.

Вновь бьют пушки и пулеметы «мессера». Не уклонись штурмовик Воробьева вовремя, не известно, что случилось бы. Сперва снаряды рикошетом отскакивали от брони левого борта, потом бритвенно-острая железная струя безжалостно полоснула по приборной доске.

Несколькими секундами позже левую руку точно обожгло. Воробьев пробовал пошевелить пальцами — они не слушались. «Ничего», — успокаивал себя летчик.

Круто развернувшись, пошел навстречу «мессеру» и открыл огонь. Немецкий истребитель попытался уклониться, но это ему не удалось. Когда Воробьев оглянулся, то увидел несущийся по крутой наклонной неуправляемый фашистский самолет.

Штурмовик Воробьева тоже был сильно поврежден, он с трудом перетянул линию фронта. К вечеру летчика уже качала медсанбатовская машина.

Уставали люди, уставала и техника. Из боев «Ильюшины» возвращались иногда, что называется, на одном крыле. Казалось великим чудом, как они вообще могли долететь до аэродрома. После бомбежки одной из переправ Зыков привел штурмовик с разбитыми рулями и стабилизатором. Фюзеляж имел несколько пробоин, нанесенных крупнокалиберной зенитной артиллерией. В довершение всего был отбит кусок лопасти винта. Как тут было не вспомнить слова механика Егоркина, который любовно говорил об «Ильюшиных»: «Они все могут!»

Техники ремонтировали самолеты в основном ночью, соблюдая тщательную маскировку, чтобы противник не увидел с воздуха ни вспышки сварки, ни света ламп.

Однажды поздно вечером один штурмовик вернулся с задания с поврежденным шасси и хвостовым оперением. На рассвете полк должен был перебазироваться в другое место. В случае неготовности штурмовика к утру, его по приказу командования дивизии должны были уничтожить. Для ремонта был мобилизован весь технический состав полка. Когда над степью занялась заря, «Ильюшин» был готов к перелету.

Все дальше на запад уходила война. Гимнастерки летчиков, техников, оружейниц украшали ордена и медали: по заслугам отмечались доблесть и ратный труд авиаторов.

Командира полка повысили в звании — стал подполковником.

И вот гвардии подполковник Максим Скляров повел группу штурмовиков, состоящую из шести самолетов, на скопление вражеских танков.