Огненная обезьяна

Тропинка сделала последний поворот, и открылось взору победителей место ослепительной живописности. Как будто ожил внезапно самый талантливый рекламный плакат, зазывающий в путешествие в страну Солнечного Корня. Грациозно захламленный разнокалиберными камнями пруд кристальной, целебной воды, от вида которой одухотворяется взгляд. Меж каменными островками мостики, переброшенные волей тихого гения естественности. Изящно искаженные деревца, невесомые строения, с полуотодвинутой входной дверью. Чуть виднеется таинственная, экзотическая тишина там внутри. Ни одной женщины не заметно, но чувствуется, что они тут есть, и уже осведомлены о своей судьбе.

— Ну что, орлы-победители, надругаться подано! Пошли!

Родионов пнул ботфортом сосновую шишку, она полетела в пруд, разбив робкое отражение мира державшееся в нем. Ротмистр грозно и развязно взошел на первый мосток, и за ним повалила вся рать. Ляпунов, Мышкин, Будкин, еще какие-то жарко дышащие мужики.

На какое-то время Фурцев остался один посреди этого маленького, игрушечного городка. Справа, слева, сзади из стоящих на разном отдалении домиков доносились звуки. Выяснилось, что мужчины очень различаются по тому, как они приступают к изнасилованию. Кто-то, горяча себя, сквернословил и воинственно грохотал по аккуратному строению каблуками; кто-то отвратительно-успокаивающе исходил словесной слюной, снимая лосины; кто-то кряхтел и кашлял, давя приступ неожиданной неловкости. Женских голосов слышно не было, отчего происходящее казалось таким же игрушечным, как и сам поселок. Хотя, какие тут игрушки, отдерут по полной программе и не по одному заходу, да еще и приятелей назовут, подумал Фурцев, и не ощутил в себе никаких моральных содроганий. Нет, все же, мелькнуло что-то вдалеке и как бы за кулисами души. Навстречу хромому, суетящемуся сомнению вышел полнокровный аргумент: а если бы нас порубали замечательными самурайскими сабельками, то терпеть пришлось бы нашим бабам в каком-нибудь специально отстроенном берендеевском тереме.

Над головою что-то зашуршало, и сверху посыпался мелкий древесный мусор. Фурцев поднял голову — белка. Сидит на ветке сосновой и чешет щеки. Интересно бы знать, каких кровей животное, наших или ворожеских, совсем уж праздно подумал капитан. Когда он опустил голову, то увидел перед собою маленького старичка-японца в белой одежке, со стянутыми на затылок волосами. Подкрался бесшумнее белки, однако. На губах чуть заметная улыбочка. И говорит, кланяясь.

— Итеррасяй.

— Что? — Спросил Фурцев.

— Итеррасяй. — Повторил старичок, поклонился и показал в сторону домика, привлекательно виднеющегося меж сливовым деревом и сероватым валуном. Понять хлопоту старичка было нетрудно — в домике находится наготове мадам не охваченная общим напором надругательства.

Капитан усмехнулся, и не сачканешь. Что ж, Федор Иванович, надоть иттить, как сказал бы Мышкин, который сейчас справно и ладно надругивается вон в том домике у самого мостика. Его-то гейша будет довольна.

— Ну, веди, батяня. — Хмыкнул Фурцев. — На войне, что называется, как на войне.

Старичок понял, что его поняли, и чуть ли не обрадовался. Засеменил, показывая дорогу. Что за нация, прости господи, промелькнуло у капитана в голове уже настраивающейся на другое. Ну уж такое почтение к порядку. Если положено отдать под ссильничанье оговоренное количество дамочек, так они проследят, чтоб ни одна не уклонилась, не схитрила.

Проходя мимо валуна, капитан похлопал его, как бы слегка извиняясь перед ним, как перед местным мужиком. Извини, мол, браток, но что должно быть сделано, сделано будет. И тут же подумал, а какова она, японочка, то есть. Неужели он обязан, если окажется старой узкоглазой жабой?

Дверь была полуоткрыта, как и у всех прочих домиков. А ведь это хитрость, если вдуматься. Какое же это насилие, когда, почти по приглашению. И если к тебе вот так, хотя бы с внешней приязненностью, то и зверствовать немного неудобно.

Однако войдем.

Фурцев оглянулся, старичка не было. Пошел с обходом, везде ли отдача идет по всем правилам дальневосточного гостеприимства.

Просунув голову в проем, капитан почувствовал как внутри прохладно, и ощутил приятную весеннюю сонливость воздуха. Кажется, никаких духов, но полная уверенность, что воздух этот специально готовили к приходу гостя. Пол такой чистый… не снять ли сапоги? Но какое насилие босиком? Вот так, начнешь с сапог, а потом попросишь ручку поцеловать. Нет, ребята, правила нарушать нельзя. Взял город — изволь грабить!

Отогнав в сторону легкую дверцу капитан шагнул внутрь, мобилизуя в себе запасы естественного скотства.

Помешал ему страшный, сдавленный, но все равно очень громкий крик. Не женский. Более того, знакомый! Фурцев рванулся обратно. Проскочив между камнем и деревом, он увидел ротмистра Родионова. Тот, цепляясь ногами за выступившие над землей корневища, почти падая после каждого шага, шел по периметру маленькой площади озерного поселка. Обе руки были прижаты к груди. Меж пальцев быстро проступала кровь.

Родионов упал на колени и сказал рассудительно и твердо.

— Сука.