Огненная река

Чтобы выйти не на скоростную трассу, а на обычную дорогу, надо спуститься по пологому склону и долго идти вдоль низкого холма, где остались сухие стебли однолетних растений — космеи и девясила — и груды сорных трав. Под доской объявлений автобусной остановки, там, где узкая дорога — на ней с трудом могут разъехаться два такси — встречается с широким шоссе, видны три-четыре человека, ждущие автобус. По этой дороге редко ходят машины или такси, только автобусы, поэтому наверняка она ещё не обледенела. Грузовик, проходивший по автомагистрали, съехал с неё и остановился на обочине, и мужчина в кожаной куртке, выпрыгнувший из кабины, повернулся спиной к дороге и мочится на груду сорных трав на крутом склоне.

За окном трещит сорока — «каак-каак». И тут птица в клетке вдруг начинает щебетать. Старухины руки, свесившиеся с кровати, слабо шевелятся. Кажется, что эти руки хотят сказать что-то, предотвратить. Я встаю, беру чёрный платок, лежащий в её изголовье, и накрываю им птичью клетку. Птица тотчас утихает. Должно быть, думает, что настала ночь.

Слышно, как за окном трещат сороки и громко щебечут какие-то птицы, составляя хор, но птица в клетке больше не машет крыльями.

Старуха хмурится и отворачивается. Луч солнца упирается прямо в кончик её носа. Я закрываю половину окна шторами, луч отодвигается к старухиным ногам. Придвинув стул к окну, я опять смотрю на улицу. Из-за разницы температур изморозь на окне тает и стекает по стеклу, а за окном день так прозрачен, что можно увидеть, как молекулы воздуха, тающие на солнце, пылают и искрятся.

Грузовик всё ещё стоит внутри колеблющегося воздуха, а помочившийся мужчина открывает капот грузовика, торопливо поднимается в кабину и тут же спускается оттуда. Его жёлтая шапка мелькает то между колёсами, то в открытой двери кабины, и это означает, что грузовик ещё совершенно не готов отправиться в путь. Так же несколько дней назад на дороге стояло такси с открытым капотом, и мужчина с нарукавной повязкой, на которой было написано «образцовый водитель», поднялся по крутому склону.

— Тётушка, вы не могли бы дать мне немного воды? Двигатель перегрелся, — крикнул он, глядя вверх на окно.

И хотя я внимательно следила за тем, как он поднимался, я посмотрела на него, будто совсем не ожидала его увидеть.

— Дайте, пожалуйста, немного воды! Двигатель перегрелся, — опять прокричал образцовый водитель, напрягая голос.

Пока я снимала грязный платок с головы и отходила от окна, мужчина скрылся из вида, он обходил ограду вокруг дома, затем появился у ворот.

Я открыла калитку, водитель с пустой банкой пошёл к водопроводному крану в углу двора. Я остановила его словами: «Этот кран замёрз. Наверняка вода не течёт. Подождите немного».

На самом деле я ни разу не пользовалась водопроводным краном во дворе, поэтому не знала, замёрз он или нет.

Я взяла у него пустую банку, наполнила её на кухне, заставив его довольно долго ждать, и вынесла полную.

А мужчина всё это время оглядывался в ту сторону, где стояла его машина.

Когда он ушёл, я заперла на засов ворота и быстро пошла в ванную, где долго всматривалась в зеркало с облупившейся амальгамой.

Мощные струи воды из крана клокотали в раковине из белого фаянса, пенились и переливались через край.

Я вернулась в свою комнату, накинула на голову платок и стала смотреть в окно.

Сначала я видела спину мужчины, спускавшегося по крутому склону, а потом, как он согнулся над капотом. Вскоре водитель закрыл капот, и через некоторое время машина уехала.

Женщина в тёмно-синем пальто поднимается по дороге, держа за ручку маленького ребёнка. Тот крошечного роста, его заслонила трава и покрытый снегом холм, поэтому какое-то время его не было видно, потом появился вновь. Поскольку он в пушистой шапке и зимней одежде, издали нельзя различить, кто это — мальчик или девочка. Наверняка они живут в одном из домов этого района.

Я пою песню из слов, которые приходят в голову, отбивая такт ногами — тук-тук:

— Малышка, куда ты идешь? Иди сюда.
Что ты несёшь? Что у тебя в руках?
— Это ещё тёплое сердце.

Потом я стала волком:

— Я очень тебя прошу, войди,
             Красная Шапочка, бабушка больна…

Я пою всё громче. Птица в клетке отчаянно хлопает крыльями. Старуха слабо хлопает ладонями по кровати. Хотя её лицо обращено ко мне, непонятно, видит ли она меня. У старухи очень плохое зрение. А может, мне просто так кажется. Но слух у неё такой тонкий, что она слышит малейшее движение ветра. Иногда я машу перед старухиными глазами рукой, сделав пальцы веером. В такие моменты глаза у неё, как у слепого, не моргают, но её сухие выцветшие глазные яблоки, которые стали совсем мутными, хоть очень слабо, но двигаются.