Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

Если верить газетам, изо всех сил возбуждающим патриотические настроения, то вся вина за начавшееся кровопролитие целиком ложится на противника: зверь, изверг — это доказывается очень легко, в два счета.

На всех заборах империи появились лиловые и голубые листки с двуглавым орлом: «Призвать на военную службу…»

Гром оркестров в первые дни войны, лихие песни новобранцев, беснование ораторов на трибунах заглушали тоскливый бабий вой по кормильцам, которых нескончаемыми эшелонами повезли к полям небывало страшной бойни. Оторвав миллионы мужчин от работы, от семьи, надо было заставить их бодро, весело идти под пули.

В чаду патриотического угара произошел разгром германского посольства. Сам император облачился в офицерский полевой мундир. Из Восточной Пруссии стали поступать первые победные реляции: армия генерала Самсонова принялась перемалывать самые отборные немецкие дивизии. Еще немного — и путь на Берлин открыт.

Безусые кадетики, будущие офицеры, с упоением долбили по учебникам: «Россия — государство не торговое и не земледельческое, а военное, и призвание его — быть розою света». Напыщенность военных переходила все границы. Каждый, кто натянул на себя мундир с погонами, поглядывал на штатских, как на ничтожество. Офицеры нагло заглядывали под дамские шляпки: женщины представлялись им чем-то вроде законной добычи победителей.

Однажды Сергей стал свидетелем такого происшествия. Впереди него по тротуару бойко, в ногу, шагали двое офицеров, как видно новоиспеченных. Уже в самой походке их чувствовался вызов. Прохожие от них шарахались. Чиновник, в пальтишке, очках, выбежал из аптеки и вдруг затоптался на тротуаре, близоруко вчитываясь в узенький листочек рецепта. В другой руке он держал скляночку с лекарством. На свою беду, чиновник оказался на самой дороге бравых офицеров. Они остановились и переглянулись.

— Разорвем? — деловито предложил один из них. Взявшись за полы чиновникова пальтишка, офицеры дружно рванули каждый в свою сторону. Ветхое пальтишко разлетелось на две половины до самого воротника.

Упала скляночка, жалобно тренькнули очки. Офицеры хохотали.

У Сергея потемнело в глазах.

— Стыдно! — крикнул он, бросаясь к офицерам. Несчастный чиновник ползал по тротуару, собирал стеклышки. Прохожие благоразумно сворачивали в сторону.

Офицеры, два безусых прапорщика, задиристо оглядели неожиданного заступника и, надо полагать, оценили ширину и крепость его плеч. Один из них проговорил:

— Ну его, идем. Еще связываться!

Сергей нагнулся к чиновнику.

— Позвольте, я вам помогу.

Пробежал мальчишка-газетчик, выкрикивая что-то и размахивая экстренным выпуском. Вслед ему недоуменно поворачивались головы. Кое-кто из прохожих подзывал его, совал монетку и раскрывал газетный лист. Не верилось глазам: еще совсем недавно славный генерал Самсонов неудержимо пер вперед, а вот, пожалуйста, — беда, неожиданное поражение, Самсонов пускает себе пулю в лоб.

Отрезвление было обидным, горьким. От недавней уверенности не осталось и следа. Наоборот, теперь казалось, что никакой уверенности не было и в помине. Какая уж уверенность!

Война с необыкновенной быстротой расшатала все устои. Студенты и курсистки, дети последнего поколения старой России, в эти сумасшедшие дни учебу забросили. До ученья ли!

Сергей теперь всей душой надеялся на будущее.

Разумеется, хозяин будущей России выйдет не из крестьянской люльки. Но кто же он будет, откуда возьмется?

Многие «уссурийцы» преклоняются перед пролетариатом. Но Баткин прав: а чем еще, кроме своего озлобления, полезен этот самый пролетариат? Объединенностью на своих фабриках и заводах? Однако мужик, крестьянин со своей вековой общиной, представлялся Баткину более организованным. И Сергею казалось, что Баткин в чем-то прав… Фабричных и заводских рабочих Сергей, по существу, не знал. У себя в цехах они изготовляли боевые орудия, броневые плиты, башенные установки, станки и лафеты, снаряды и торпеды и время от времени появлялись в центре столицы, чумазые от машинного масла и угольной пыли, дерзкие и злые. Совершенно новый пласт людей, все богатство которых в паре рук. Привыкнув до всего доходить своим умом, Сергей достал брошюру Энгельса «Положение рабочего класса в Англии».

А в России? Непонятно все, раздвоенность… К кому прибиться, за кем идти, в кого поверить?

Зимой Москва наводнилась небывалым количеством раненых, калек. Серые солдатские шинели стали обыкновением на вокзалах и улицах. Война стала чудовищной пиявкой, которую не напитать, не оторвать, война стала всеобщей раной, она саднила, не позволяя спокойно жить, думать, действовать.

Вид солдат, ковылявших в рваных сапогах и тощих шинельках, на костылях, с подвязанными или отставленными вбок, толсто уверченными руками, громче всяких слов вопил о великом бедствии народа. Настоящие страдания на фронте, в окопах, там самая боль, самое несчастье. Сострадать недостаточно, следовало в какой-то мере разделить эти страдания, облегчить, подставить свои плечи. И Сергей надумал стать на первых порах хотя бы братом милосердия.