Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

Командующему 14-й дивизией.

Хабаровск.

Наши литературные — секретные агенты Панов и Юрьев работают в желательном направлении. Никакого опасения против больших расходов для достижения наших целей не должно быть. Просимую помощь мы можем всегда оказывать, только не открыто. Оой.

Против коммунистов (большевиков) приказываю постоянное наблюдение и осторожность. Коммунисты имеют очень хорошие организации, через которые они все наши шаги наблюдают. Все наши планы становятся известными. Коммунисты имеют о наших планах документы. Оой.

Обе шифровки на этот раз доставил не сам Владивостоков, а посланный курьер с заранее условленным паролем. Ольга сразу поняла, что новости чрезвычайной важности, следовало поскорее переправить их в город. На беду, другое «плечо» подпольной связи с Владивостоком работало ненадежно, с частыми перерывами, — на железной дороге свирепствовал контроль, контрразведка хватала пассажиров по малейшему подозрению.

Подождав день-другой, Ольга забеспокоилась. Хоть самой отправляйся! Она посмотрела на Адочку, и сердце сжалось. В вагонах сейчас народище, грязь, теснота. Оставить ее здесь с Марьей Никитишной? Изведешься от беспокойства. А если не доедешь, арестуют? Ольга представила девочку одну, с чужими людьми, в полной заброшенности… Нет, только вместе!

Со двора донесся счастливый смех Адочки. Усадив ее на разостланное рядно, Егорша изображал пальцами козу. Ольга загляделась, губы ее невольно расползлись в улыбке. Этот нескладный глуховатый парень заменил Адочке няньку. Молчаливость Егорши пропадала, едва он начинал возиться с ребенком. Что-то бормоча, он без конца изобретал бесхитростные игры. Ольга, оставляя с ним ребенка, могла спокойно заниматься своими делами.

Стояли последние дни приморской теплой осени. Птицы уже покинули тихие и сонные чащобы. Чище, выше и незаметнее становилось небо, сквозь поредевший лес далеко просматривались горизонты. В праздничном убранстве ждала наступления дождей и холодов тайга.

Ольга прикинула, что поездка во Владивосток займет у нее дня три-четыре. Брать с собой Адочку не хотелось. Оставить ее с Егоршей? А если в дороге неудача, арест? Нет, надо придумать что-то другое.

Запоздалое тепло оборвалось разом. Пошли беспросветные дожди, леса закутались в туман. Разноцветная листва толстым ковром укрыла землю. Потом на этот ковер посыпалась изморось, завернул северный ветер и повалил обильный снег.

После долгих колебаний Ольга решила послать вместо себя Егоршу. Самое трудное для него — пробраться во Владивосток. А дальше просто: найти на Первой речке домишко Меркулова и передать комочек бумаги. Листочки с шифровками Ольга сложила в крохотный пакетик. В случае неудачи его легко разжевать и проглотить.

Слушая наставления в дорогу, Егорша старался не выдать страха. Город представлялся ему чудовищем. Недаром деревенские мужики всегда отправлялись туда, словно во вражеский стан. Правильно рассуждал когда-то тихоня Прокопьев: отгородиться бы от него сплошной стеной, пусть живет по-своему, а мы будем жить по-своему. Однако важность поручения заставила его преодолеть боязнь.

До станции он дошагал по свежему зимнику. Дорога вилась среди подпиравших небо сосен. Тайгу завалило снегом наглухо, до самой весны.

Воздух на станции тяжелый, угольный, земля исполосована железом и залита черной грязью. Прошли, разговаривая, двое офицеров, пробежал солдатик без шинели, держа в руке чайник. Егорша перевел дух. Хоть и храбрился, а страшно. Тем более что Ольга предупредила: тут начнется самое опасное.

— Тао агэро (руки вверх)! — услышал он визгливый голос за спиной.

Обернувшись, Егорша увидел возле своей груди острие плоского штыка. Японский солдат, угарно пьяный, едва держал винтовку. Из-под собачьей шапки торчали жесткие прямые волосы.

Заплетающимся языком солдат спросил, не «бурсевика» ли Егорша, затем обшарил его карманы и махнул рукой, разрешая уйти.

С бьющимся сердцем Егорша огляделся. Из небольшой лавчонки за ним наблюдали какие-то люди. Они держали в руках чашки с едой.

Крохотное окошко лавки было заклеено промасленной бумагой. Над дверью висел красный бумажный лоскут с иероглифом — символом счастья. Внутри лавчонки стояло спертое зловоние. За низким столиком на продранной циновке сидели, поджав ноги, люди.

Лавочник с пухлыми щеками плаксиво пожаловался Егорше:

— Японца шибко плохо есть, настоящая хунхуза. Лавка чего-чего бери, деньга не плати совсем…

«У тебя своя беда, у меня — своя, — подумал Егорша. — Моя-то пострашней».