Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо

В полдень лохматый с верхней полки слез, и они с путейцем расположились закусить. Выпив, путеец сделался угрюм, лохматый же, напротив, распахнулся и затрещал. Ему почему-то понравился сидевший в углу Лазо, он дружески хлопал его по плечу и уверял, что они где-то виделись.

— Атаман у нас был… ну капля в каплю! А знал я всех и видел их, как вот тебя сейчас. Ей-бо, не вру! И Гамова, и Калмыкова самого, об остальных нечего и говорить. Ну что тебе сказать? Фуфыры они все, душонка заячьи. Не веришь? А вот слушай. Займут они деревню, в хороших хатах сами лягут, по бедным лошадей поставят. И давай мужиков терзать! «Вещей нету? Так. А денег тоже нету? Так. Ну, тогда спина имеется, пускай она и расплачивается. Ложись!» А в одной деревне по неосторожности двойняшки на глаза попались. Так атаман из кожи прямо вылез. «Нет, говорит, никак не могу такого допустить: до того вы, черти, друг на дружку похожие живете. Кидайте жребью, кому из вас жить, кому помирать». И кончил одного, не вытерпел… В хатах всегда грязь и безобразье всякое, баб сразу к начальству волокут, мамаш, которые постарше, мыть полы приставят, а с дитенками, чтоб шуму лишнего не производили, — об печку головой. Ну, и это жизнь? Тут каждый взвоет. И вот смотрел мужик на всю эту музыку, смотрел — подперло. Та война, немецкая, она была без толку. А эта, она со смыслом, заведена не начальством, а самими нами в для жизни. Правильно я говорю?

Клонило в сон, невмоготу хотелось спать, и Сергей Георгиевич попросил лохматого уступить ему на часок свою полку.

— Да, браток… Да с нашим удовольствием!

Он помог Лазо улечься и не отставал, досказывал самое сокровенное, что таилось на душе.

— Грамоты я не знаю, не обучен, но про толк какими словами ни говори — сразу раскушу. Требую, конечно, самых простых слов. С вывертом-то и неправду ведь подсунут.

— Атаманы! — загудел путеец. — Знать бы, чему их, паразитов, обучали? Зато приглядись к этим самым… к большевикам. Живут они без всякой святости, при случае и черным словом не побрезгуют, но уж насчет чего такого — нет. И в чужом барахлишке рук не полощут, и обессиливать людей не позволяют. Что узнали, что заимели — все с тобой пополам. И это правильно, так и надо. И еще просто у них все. Командиры ихние — одна слава только. Босиком который, без коня. Только и отлички, что бинокля на груди. А делают военное, отчаянное дело…

Вечером Лазо слез на станции Океанская и, как было условлено, принялся прогуливаться по чахлому бульварчику. Народ попрятался по домам, над облетевшими деревьями бульвара гомонили, устраиваясь на ночь, вороны. Кто же придет связным? Лазо незаметно посматривал по сторонам. Из переулка показалась женщина, она шла быстро, словно опаздывая на свидание. Сергей Георгиевич невольно замедлил шаг, хотя это запрещено инструкцией: он узнал милое скуластое лицо Маши Сахьяновой.

Поздоровались, пошли рядом.

— Как мы поедем? Снова поездом?

Мария рассмеялась.

— Пока пешком.

Она объяснила, что им придется идти пешком («так безопаснее»), а по пути их подберет товарный поезд. Машинист паровоза уже предупрежден.

Смеркалось быстро. Они шагали вдоль железнодорожного пути. Мария рассказала, что недавно во Владивостоке побывала Ольга, доставила исключительной важности шифровку. Приезжала она с Адочкой. Ребенок здоров.

Ему хотелось побольше расспросить про Адочку, однако он сдержался.

Мария стала рассказывать о самых неотложных делах. Подпольщики Владивостока сейчас готовятся к городской партконференции. Народу съедется много. Как скрыть такое многолюдство от охранки?

— Документы для вас готовы, Сергей Георгиевич. Придется вам побыть грузчиком с мельницы. Одежду завтра подберем. Тяжеловато с квартирой. Хозяева боятся пускать незнакомых людей. Но что-нибудь найдем.

Из остальных новостей Лазо обрадовало сообщение о хорошо налаженной системе связи с товарищами «с той стороны». Сейчас многие замыслы противника уже не; являются для нас секретом. В этом свидетельство изменившейся ситуации, свидетельство, если хотите, нашей, силы, наших возможностей.

Позади раздался свист паровоза. Мария и Сергей Георгиевич остановились. Два огненных глаза приближались из темноты. Лязг вагонов оповестил, что поезд замедляет ход. Горячая машина поравнялась, обдала маслянистым теплом. Сверху позвал незнакомый голос. Сергей Георгиевич помог взобраться Сахьяновой, затем уцепился за скользкую ручку сам.

— Устали? — спросил у Сахьяновой машинист. — Мы немного с опозданием. Но к Седанке нагоним.

Поезд стал разгоняться, быстрее, говорливее застучали колеса…