Огненная вьюга

«Благодарим за смелый, умелый совместно с авиацией бой на шоссе Клин — Новопетровское. Вы оказываете большую помощь в разгроме фашистов под Москвой. Отличившихся представьте к правительственным наградам. Продолжайте уничтожать склады горючего, боеприпасов, в чем остро нуждается враг, не допускайте подвоза резервов противника к фронту. Нашими войсками освобожден Клин. В связи с этим отряду перейти в леса на юго-запад, в район высоты 282,0 севернее Деньково и действовать вдоль Волоколамского шоссе. Желаем дальнейших боевых успехов».

— Вот это здорово! — воскликнул комиссар. — Поздравляю, командир!

— И тебя, комиссар, и тебя, начальник штаба. Выходит, неплохо мы повоевали.

— Получается так. Видать, летчики обо всем доложили, а то и сфотографировали нашу работу. Надо сегодня же представить отличившихся к наградам.

— Может, отложим это до возвращения домой? — спросил Ергин.

— Ни в коем случае, — горячо возразил Огнивцев, — откладывать нельзя. Сегодня же нужно обсудить кандидатуры наиболее достойных с командирами и отправить представления по радио. И, конечно же, назвать их имена всему личному составу! Это очень важно.

— Быть посему, — согласился капитан Шевченко. — Через часик соберемся и обсудим. Заодно доведем до командиров содержание телеграммы, нацелим их на переход в новый район.

29. КОРТЕЖ ШМИДТА

Начальнику оперативного отдела 4-й танковой группы генералу Шмидту, посланному на передний край лично разобраться в обстановке под Клином, было приказано явиться с докладом в штаб к рассвету. Однако шел уже десятый час, а его все еще не было и это раздражало командующего группой генерала Хюпнера. Он сам позвонил в штаб танкового корпуса и спросил, был ли там генерал Шмидт. Командир корпуса доложил, что беседовал с ним и в девять часов утра проводил его. Генерал добавил, что он выехал в своей машине в сопровождении двух танков и взвода автоматчиков на бронетранспортере.

Значит, он заблудился и где-то отогревается. Его, конечно, можно понять. Мороз, снегопад, незнакомые и отвратительные дороги… Но он не на прогулке в австрийских Альпах, черт возьми! Теперь, когда решается судьба сражения за Москву, когда дорог каждый час, нельзя медлить. Генерал должен был разобраться в положении дел на левом фланге наступающих дивизий группы: действительно ли войска выдохлись или это паника перед появившимися свежими сибирскими дивизиями и лютым внезапным морозом? Видимо, если бы обстановка там была тревожной, генерал Шмидт немедля бы примчался в штаб, но раз никакой угрозы нет, он и не торопится. Не исключено, что отсыпался где-нибудь в вонючей, но теплой русской избе и теперь не спеша следует в штаб.

Думая так, генерал Хюпнер обманывал себя. Он прекрасно знал Шмидта как великолепного штабиста, пунктуальнейшего человека, просто неспособного нарушить свой долг. Что же касается гостя командующего генерала Мюллера, прибывшего к нему вчера из Смоленска из штаба группы армий «Центр», то у него никаких иллюзий на этот счет не было. Чутье старого многоопытного разведчика подсказывало ему, что с генералом Шмидтом что-то произошло либо на переднем крае, либо по пути в штаб группы. С уважением к своей предусмотрительности он подумал: «Как хорошо, что сам я не поехал под Клин. Незачем лишний раз искушать судьбу, без крайней нужды подвергать себя опасности. Да еще какой! В здешних лесах орудуют партизаны и лыжные отряды, заброшенные Жуковым через линию фронта. Они уже причинили немало неприятностей тылам танковой группы. А сейчас они, конечно же, повысят активность своих действий. И от них можно ожидать всего…»

Сидя в мягком кожаном кресле, генерал Мюллер повернул голову и посмотрел в затянутое ледяной коркой окно. Наступал ясный, морозный день. Где-то на соседнем дворе, предвещая не то пожар, не то покойника, завыла собака. Ее услышал и командующий. Нервно нажал кнопку звонка, раздраженно бросил возникшему, как дух, адъютанту:

— Убрать… эту мерзость.

Раздался стук в дверь и в кабинет командующего, сверкая крахмальной курткой и хорошо отрепетированной почтительной улыбкой, вошел молодой, не в меру тучный повар с серебряным подносом в руках, на котором пускал легкий парок, расточая пряный аромат, фарфоровый кофейник.

— Разрешите, господин генерал, — щелкнул каблуками сапог и поклонился повар.

Он ловко, не пролив мимо ни капли, наполнил японские тонкого фарфора чашечки, поставил их перед Хюпнером и гостем.

Мюллер, отхлебнув глоток, похвалил кофе, Хюпнер же, попробовав, поморщился: