Огненная земля

С сожалением сбросив свои темно-синие бриджи, залосненные от седла, Букреев надел холодные и жесткие ватные брюки со штрипками. Следуя примеру замполита, он впервые надел тельняшку, а на нее — армейскую гимнастерку с вышитым на рукаве якорем на черном фоне шеврона, окаймленного золотым сутажом.

— Ворот расстегнуть? Морскую душу показать? — пошутил Букреев.

— Морская душа и без показа видна. Ее нарочно не покажешь, не застегнешь. Вот какие дела, Букреев. — Батраков прикрепил к поясу полевую сумку, повесил на плечо автомат и тихо добавил: — Я пока свой народ обговорю, ты… вы… — поправился он, — черкните письмецо домой, жинке.

— Почему именно сейчас?

— Шагаев просил. Чтобы с человеком, который за ней выедет, передать. А то уйдем в десант, другие дела придут… Письма надо передать сегодня же Шагаеву.

— Хорошо, Николай Васильевич. А вы?

Батраков покраснел, вынул из кармана письмо в мятом конверте и застенчиво сунул его Букрееву.

— Вообще, примета нехорошая… Письмо… Но у нас причина иная. Ну, я пошел.

— Через пятнадцать минут тронемся, — сказал Букреев, пристукивая сапогами, тугими от шерстяной портянки. — Сапоги я, Николай Васильевич, решил оставить старые. Не люблю необношенной обуви.

— Они у вас… ничего.

Батраков вышел в сопровождении Линника и Курилова. В коридоре на баяне заиграли «Землянку». Это была, как говорил Баштовой, любимая на «Малой земле» песня Цезаря Куникова. Букреев придвинул ближе лампу, вынул блокнот, вечное перо. «Самарканд… как это далеко…» И листок бумаги, на котором он в правом уголке поставил дату, казалось, не мог дойти туда, к границам Китая и Афганистана.

Не изменяя привычке, Букреев писал крупным и четким почерком:

«Родная моя, Ленушка! Это письмо передаю с Хайдаром, который выезжает за вами в Самарканд. Наше желание быть вместе или хотя бы поближе исполняется в канун очень важного для меня дня. Наша будущая встреча, может быть, явится наградой за то, что я должен сделать. Ты догадываешься, о чем я говорю? Оснований для беспокойства у тебя не должно быть. Ведь наконец-то начинается моя прямая работа по единственной моей специальности, которую я изучал свыше пятнадцати лет. Часто, скажу откровенно, я сетовал на то, что ничем почти себя не оправдал, что спокойствие семьи моей, спасение Родины добывалось как бы другими руками. Мне было тяжело, а как профессионалу-военному — просто стыдно, хотя, может быть, таких, как я, и приберегали для решительного удара по врагу. Видишь, я начинаю хвастать… Итак, сегодня сердце мое бьется спокойнее, чем всегда…»

Букреев посмотрел на часы. Прошло шесть минут. Он перечитал написанное и понял, что все это не то, не те слова. «Чепуха какая-то», — подумал он. Ведь нужно было просто рассказать по-деловому о принятом им решении о переезде, и всё. Он продолжал на втором листике блокнота: «Ты выедешь вместе с детьми в Геленджик и займешь мою комнату, где я оставляю кое-какие вещи у хороших старичков хозяев. Здесь подождешь меня. Береги детей, особенно на пароходе от Красноводска до Баку. Каспий сейчас штормит, и простудить дочурок нетрудно. Во всех дорожных заботах вполне положись на Хайдара. Ты, надеюсь, не забыла его?»

Не перечитывая, Букреев надписал адрес на конверте.

— Манжула, вот эти два письма немедленно отвезите начальнику политотдела базы капитану первого ранга Шагаеву. Оттуда — прямо к пристани.

Букреев вышел из казармы вместе с Манжулой. Батальон, готовый к походу, был уже во дворе. В коридорах на полу виднелись следы сапог, валялась солома, много рваной бумаги. Стало сразу неуютно, холодно. Где-то хлопнуло окно, и по пустым помещениям разнесся звон разбитого стекла.

Во дворе слышался тихий гомон.

К Букрееву подошли батальонный врач майор медицинской службы Фуркасов, Баштовой и Батраков.

— Я говорю нашему комиссару, что зимой неприятно идти в десант, — сказал доктор, протирая стекла очков.

Фуркасов был известен Букрееву еще по городу П., где доктор «следил за его сердечком».

— Прошу объяснить, Андрей Андреевич.

— Не люблю купаться в холодной воде. У меня — шут ее дери! — нудная и ничуть не романтическая болезнь, люмбоишиалгия. Что-нибудь говорит вам это название?

Фуркасов был добряком по натуре, весь склад его характера был глубоко мирным, воинственных людей ом не понимал, в чем откровенно сознавался.

— Вам-то тонуть еще не приходилось, доктор? — спросил Букреев.

— Если бы мне приходилось тонуть, вы не имели бы удовольствия видеть сейчас перед собой своего начальника медсанчасти, товарищ капитан. Я родился и рос, как вам известно, в Оренбургских степях и плаваю как топор.

Все коротко посмеялись.

Батальон был построен Степняком. Букреев спустился с крыльца. Сырая трава пружинила под ногами, и сырость ощущалась всем телом. Из лощины поднимался туман. Букреев скомандовал, и голос его возвратило эхо.