Огненная земля

…Батальон двигался мимо кустов можжевельника и боярышника, похожих на огромных птиц, заночевавших возле дороги. Моря из-за кустов не видно было, и оно шумело где-то далеко внизу. Вот и белостенный домик начальника штаба. В одном окне светилась тонкая полоска. И ночь как бы сразу потеплела, головы людей повернулись к домику, и все притихли, как бы боясь растревожить его мирный покой. Среди идущих по дороге много тех, кто хорошо знает автоматчицу Олю, теперь жену начальника штаба. Баштовой побежал вперед — проститься. Теперь все услышали женский приглушенный плач, всхлипывания и расстроенный голос Баштового.

Таня, поравнявшись с калиткой, крикнула из строя:

— Оля, прощай, родная!

И опять тишина, топот ног. Потерянный за изгибом дороги домик многое напомнил всем. Теперь лучше молчать и думать. Под подковками сапог вспыхивали искорки.

Баштовой догнал колонну и пристроился к головной группе офицеров.

Пулеметная рота замыкала колонну. Шулик и Брызгалов шли в последних рядах. Позади них шли дядя Петро, бывший подводник Павленко, рассудительный украинец с Полтавщины, и два друга — Воронков и Василенко, вместе отслужившие еще до войны в Тихоокеанском флоте и призванные с орудийного завода.

Шулик придерживал обеими руками тяжелый станок пулемета, прикрепленный к спине. Он недовольно, по привычке, брюзжал:

— Одна ночь как ночь выпала, и ту отняли.

— Война ночи боится, — утешил Брызгалов.

— Сейчас, видать, по всему фронту суета, солдату спать некогда, — сказал Воронков.

Шулик полуобернулся.

— Проснулся наконец-то, Воронков. А то чую, кто-то позади меня сопит и сопит.

— Суета наперед нас поспешает, — заметил Павленко в ответ на слова Воронкова. — Не она за нами, а мы за ней. Такое уж наше дело — мыкать по свету, Шулик.

— Я уже замыкался на этих побегушках.

— Толк хоть есть от твоей маеты, Шулик, — сказал дядя Петро. — Грешно сейчас судьбу гневить. По всем фронтам немец побёг.

— Гонят его везде, дядя Петро, — согласился Шулик. — А помнишь деньки-денечки? Коряво нам приходилось. Знай отступали.

— Моряки не отступали, — сказал Павленко.

— Тебе просто посчастливилось, Павленко. Ты тогда под водой плавал и ничего, что снаружи, не видел. А мне довелось Керченский пролив, от Камыш-Буруна до Таманского порта, еще в сорок втором форсировать, в мае месяце, друг ты мой…

— Легко его брать, пролив? — деловито спросил до этого молчавший Василенко.

— Смотря на чем его брать и когда. Я тогда его брал, повторяю, в мае, на камере. Надул камеру своим духом и пошел грести отцовскими веслами.

— Руками, что ли?

— А то чем же!

— Ты давние времена припомнил. Теперь наши уже Днепр перефорсировали — на тот берег вышли, — сказал Воронков.

— Мне Днепр не довелось оставлять, потому и не могу про него ничего вспомнить, кроме того, что мальчишкой в нем чуть было не утоп.

— Там, по всему заметно, тоже моряки работают, — заметил Брызгалов.

В разговор снова вмешался дядя Петро:

— Моряки? Где же их столько набрать? Пехота немца бьет. Красная Армия. Под Киевом как будто и работали моряки, но всего одна бригада. Мне невдомек, ребята: командира бригады Потапова, случаем, не туда перекинули?

— Потапов, слышно, на Балтике, — сказал Павленко.

Воронков тихо рассмеялся:

— Теперь немца так погнали с Тамани, что камеры не успели приспособить. Передавали раненые ребята из двести пятьдесят пятой бригады: на одной только Чушке тысяч десять его выложили…

— Не видал — не знаю. — Шулик поерзал плечами, затекшими от ноши. — Тамань на этот раз без Шулика размоталась.

Рота шла в положении «вольно», как обычно при ночных маршах. Пулеметчики тихонько переговаривались во всех взводах. Иногда шагавший по обочине Горленко прикрикивал, и разговоры замолкали, но ненадолго.

— Побанились хотя вовремя, — сказал Павленко.

— Теперь долго до мочалки будем добираться, — поддержал его Шулик. — Банить будут соленой водой да шрапнельным веником.

— В Крыму сообразим, — сказал дядя Петро. — И в Феодосии бани имеются, наверняка знаю.

— До Федосьи вытрусишь кости, — пошутил Шулик. — До Феодосии Керчь надо через пролив взять, а потом Турецкий вал, Акмонайские укрепления, а там еще Три Колодезя и еще…

Входили в город. На окраине, по всей длине улицы, остановилась на ночь колонна грузовых машин. В разгороженном саду, под яблоней, выделявшейся своей низкой и округлой кроной, горел костер. Вокруг огня стояли и сидели на корточках красноармейцы. На машинах спали сидя мотострелки, и кое-где у кабинок стояли люди.

— Этим чудакам везде, как у тещи на именинах, — неодобрительно заметил Брызгалов. — Тут объекты рядом, а они огни открыли…

— Теперь немцу не до твоих объектов, — перебил его Воронков. — Пущай ребята погреются. Ночи на этом Кавказе холодные. — Он вгляделся в сторону костра. — Василенко, может, машины с Горького идут, наших горьковчан узнаем?

— А что они тебе, если и узнаешь?

— Письмишко бы самый раз подкинуть. Тут шоферы, бывает, по маршруту гоняют машины в оба конца.

— Вряд ли, Воронков.