Огненная земля

— Как же так?

— Шальной пулей угодило, товарищ капитан. Как раз возле самого Рыбалко.

— Что же ты молчал? Перевязаться нужно.

— Перевязал. Ну-ка сюда, товарищ капитан, — Манжула схватил его за рукав, — а то тут страшенная яма от фугаски. Прямо смех… Как нарочно угадала пуля в мякоть, в руку. Но никак кости не захватила.

— Проверить еще нужно, Манжула.

— Сам чую, что ничего, товарищ капитан. Организм сам проверяет.

— А как твой организм без пищи, привыкает, Манжула?

Манжула коротко засмеялся.

— Цыган кобылу без сена приучал, двенадцать дней жила, кабы на тринадцатый не сдохла, привыкла бы. Прошу извинения за присказку, товарищ капитан. Сельщину вспомнил, там так когдась говорили.

— У меня сосет под ложечкой, Манжула. Ты знаешь, где у человека ложечка?

— Знаю, конечно. Воды надо выпить, товарищ капитан. У вас есть в фляжке?

Вода как бы провалилась внутрь холодным комком. От быстрой ходьбы перед глазами кружились черные шары со светлыми ободками. Шум моря напомнил ему Курасова, их переход к Туапсе и Геленджику. Тогда была солянка в железной миске, капуста, покрасневшая от томата, кусочки сала в капусте. «Надо прогонять мысль о еде», подумал Букреев. Но черные шары закрутились снова. — «Дельфины! Дельфинов едят… Где это? Да, в Сочи, продавали мясо дельфинов. Курасов тогда стрелял из пистолета по дельфинам. Пятнышко дула и треск выстрела».

— Вот мы и на траверзе школы, товарищ капитан.

— Что-то долго тащились.

— Я тут не знаю еще, куда теперь раненых кладут, товарищ капитан. Сейчас пойду спрошу вон тех солдат.

— Давай немного отдышимся, Манжула.

От школы остались только зубья стен. Здесь погибла Таня. Обратилось в ничто ее тело, все… На мотоботе, в десантную ночь, она рассказала историю своей жизни. Звенягин тогда еще жил и спас их. Потом погиб. Таня в палисаднике казачьего двора вплетала в погребальный венок желтые гвоздики…

Солдаты, забравшись в воронку, что-то варили в котелке, скрючившись у огонька. На том месте, где доктор рассматривал искалеченные ноги Тани, разговаривали люди, отделенные от них курчавинами сгоревшего кровельного железа и швеллерных балок.

— Под рождество, как и положено, кололи кабана, брат, — говорил кто-то. — Не какого-нибудь хряка, что шилом не возьмешь, а хлебного кабана–годовика.

Сало в ладонь, брат. Выкармливали не лебедой аль пасленом, а кукурузой, аль дертью. Кишки одни, бывало–ча, через то сало еле отдерешь одну от другой. А гусачок — легкие, печонки — во, брат, в обхват. Пирогов бабы напекут с гусачком. Румяные, по бокам пузы- рики. Кипят, пойми, в смальце. Подмастишься к бабе, она и даст тебе еще до стола пирожок с пылу, горячий. Кинешь его с ладошки на ладошку, крякнешь, да как цапнешь зубами, аж зайдутся, брат, зубы от пылкости. А потом поваляешь во рту, остудишь значит чуток и глотщешь. Пойдет он в тебя, как живой, в сале, пойми. Идет, можно сказать, без всякой задержки…

— Вот мастак! — воскликнул кто-то. — Давай, давай!

— Что давать, давать нечего, — продолжал тот же булькающий влажный говорок. — Ежели к такому делу прибавить колбасы на сковородке да тоже с салом, не с нутряком, а со спинки, аль того слаще от хвостика, хрящевого. Во, брат, лихо. А лафитник присудобить, а? Да не один сиротский, а в компании…

— Брось, Никита, — перебил его кто-то в голодном восхищении. — И зубы есть, да нечего есть. Вот жизня была! Это у вас все так, а?

— Наша Ставрополщина — место ветреное, но сытое, брат. Колхозы развернулись лихо. Вот не знаю, как только теперь после немца… — ответил тот, кого только что назвали Никитой. — Когдась тавричане у нас отары водили, — кошары ставили длинные, на версту. Вот был замашной народ, ожги меня со спины, пра слово, брат. Отсюда тавричане-то приходили к нам, с Крыма. И верно делали, брат. Ну, что здесь? Камни, пусторосль, море, зачурай себя от него. Траву вот хлопцы варют, и то, какая тут трава? Один жабник. От такого провьянту последний причубок вылезет, брат.

Букреев вышел из-за развалин, спросил, куда сегодня перевезли санбат. Солдаты хихикнули.

— Сказали бы словечко, да волк недалечко, — все еще посмеиваясь, ответил Никита.

— А если толком? — строже спросил Букреев.

Поняв, что перед ними офицер, солдаты поднялись.

— Ниже к берегу берите. Ежели видели днем перекинутый баркас и бочки, так за тем баркасом и бочками. А этот санбат, что тут был, сами видите, е распыл…

Отойдя, Букреев услыхал за своей спиной:

— Кто-то с букреевцев. Их форма. Ребята такие, что дай бог каждому.

Под ногами твердело, подмерзало. Вода в воронках подернулась легким салом, отсвечивающим в темноте. Часовой, приткнувшийся у разваленного дымогора, указал месторасположение медсанбата.