Огненная земля

Букреев, отбросив концы башлыка за спину, быстро вошел в здание почты. Ему нужно было сообщить жене, жившей с двумя детьми в Самарканде, что он не может сейчас выписать ее сюда, как обещал. Ей, конечно, тяжело будет узнать это, но ничего не поделаешь. Стараясь не показать столпившимся у телеграфного окошечка людям свое настроение, Букреев взял бланк и отошел к столику, залитому чернилами и закапанному клеем. Он написал телеграмму крупным четким почерком, как будто эти отлично выписанные буквы, как бы доказывающие его спокойное душевное состояние, могли видеть жена и две его дочурки. «Связи переездом другую квартиру выезд задержи целую любя. Николай». Он перечитал телеграмму, поджав губы и улыбаясь глазами. «Кажется, никакого разоблачения военной тайны нет, — подумал он. — А из Геленджика я ей напишу подробней о дальнейших планах».

Женщины уступили ему очередь у окошка. Девушка, перечитывавшая его телеграмму, понимающе усмехнулась и выписала квитанцию. Букреев вышел на крыльцо, ловко прыгнул в седло и молча поехал к пристани.

В порту было оживленно. Подходила колонна машин с продовольствием и снарядами. Ящиков было много, их складывали штабелями, и часовые мелом метили их косыми крестами, как обычно метят кирпич в кладке. На баржу катили бочонки с рыбой и солониной, лебедками подавали в трюм ящики со снарядами и авиабомбы. Стоял разноголосый говор, перекрываемый иногда криками старшин, руководивших погрузкой. Пахло сыростью, намокшими пеньковыми канатами и водорослями.

— Начинают тащить снаряды, значит, наступать будем, — сказал военный в дождевике своему спутнику, высокому и худому артиллеристу.

— Не знаю, ничего не знаю, — пробасил артиллерист.

— Бог войны, — ничего не попишешь: его кормить нужно.

Военный в дождевике прислушался к сигналам с кораблей.

— Кажется, Курасов возвращается из Батуми — быстро он смотался. Только позавчера туда прошел…

В бухту на буксире входил танконосец, переоборудованный из корпуса недостроенного тральщика. К нему в свою очередь были прибуксированы понтоны, в кильватер плывущие два металлических эллипсоида. На танконосце виднелась дощатая будочка и вокруг нее десятка два фургонов — «студебеккеров».

Танконосец сопровождался сторожевыми кораблями, резво ошвартовавшимися у пирса. Люди из их команды были очень веселы.

В ночь прибывших моряков окружили офицеры кораблей, стоявших в порту. Послышались смех, шутки.

Знакомый Букреева, дежурный по порту капитан третьего ранга Хохловцев остановился возле него:

— Курасов идет флагманом конвоя. Представьте себе совсем молодой человек. Ну, сколько ему? Двадцать один — двадцать два? А уже два боевых ордена! А все потому, что имел возможность повоевать при таком командире дивизиона, как Звенягин. А тут мокни в этом проклятом Квакенбурге!

Хохловцев с досадой махнул рукой и пошел к веселой группе моряков, окруживших огромного детину, спрыгнувшего со сторожевика.

— Шалунов! Привет, Шалунов! — еще издали крикнул Хохловцев. — Кто это тебя искалечил?

Хохловцев затерялся среди офицеров, столпившихся вокруг Шалунова. На палубе сторожевого корабля–флагмана показался Курасов, невысокий молодой человек, с неулыбчивыми чуть раскосыми глазами. Курасов был в кожаном реглане, сдвинутой набок фуражке и сапогах выше колен. Равнодушно оглядев Букреева, лошадь, коновода, он отвернулся и смотрел теперь в ту сторону, где виднелись серые громады линкора и крейсеров.

Букреев поехал к своему штабу.

В небе ровно гудел самолет. Люди удивленно поднимали вверх головы, вслушивались.

Букреев остановился возле двухэтажного дома с балконом и фигурной орнаментовкой окон. У ограды, под ветвями магнолий, протянувшимися из сада, понуро стояли три оседланные лошади, забрызганные грязью по самые уши. (Коновод, увидев офицера, быстро встал и заморгал сонными глазами.

— Хайдар, сегодня никуда не поедем. Можешь отвести на конюшню, — распорядился капитан, — а потом принесешь обед и купишь бутылку вина.

В доме, куда вошел Букреев, квартирьеры горнострелкового полка, стуча каблуками и оставляя следы на полу, вымеряли шагами комнату и отмечали что-то мелом на стенах.

— Мы тут думаем перегородить, товарищ капитан, — сказал интендант. — Вот здесь разместим…

— Не советую обживаться, — перебил его Букреев. — Вас здесь надолго не задержат, — сказал он и прошел в свою комнату.

Здесь стояли две кровати, письменный стол и несколько пальм в зеленых кадках. Два окна выходили в сад, куда новые хозяева успели завезти полевую кухню. На дорожке между олеандрами кряжистый красноармеец, сверкая топором, рассекал дубовые поленья. Дорожка, еще недавно любовно посыпаемая песком, теперь была истоптана конскими копытами и сапогами. Ручьи уносили листья и лепестки цветов.

Букреев разделся и переменил все, вплоть до белья и сапог. Красноармеец успел затопить печь в кухне, и из трубы повалил густой дым, поднявшийся выше магнолий и зонтичных верхушек драцен. Хайдар пошел в столовую.

Из окон, обращенных к порту, была видна стоявшая эскадра.