Огненные палаты

– Ты так говоришь, как будто человечество извлекло уроки из своего прошлого. Как будто мы стали лучше. Боюсь, что дело обстоит ровно наоборот. Люди научились повторять ошибки прошлого, причем с большим размахом. Кажется, мы, сами того не сознавая, полным ходом движемся к новому конфликту. Поэтому столько французов, которые разделяют мои взгляды, бежали в Амстердам.

Губы Видаля сжались в узкую щелку.

– Так что же ты не последовал их примеру, если жизнь во Франции кажется тебе столь невыносимой?

– И этот вопрос задаешь мне ты, Видаль? – спросил Пит, огорченный. – Зная, чем я обязан Югу? И вообще, с какой стати я должен уезжать из своей собственной страны лишь потому, что придерживаюсь других взглядов, чем те, кто нынче правит бал при дворе? Я француз!

– Лишь отчасти.

– За исключением непродолжительного пребывания в Англии и раннего детства в Амстердаме, я всю свою жизнь прожил во Франции, и тебе это прекрасно известно. Я француз до мозга костей!

Пит говорил не всю правду. Любовь к матери-голландке, которая так много страдала за свою недолгую жизнь, неразрывно переплелась в его душе с любовью к детским годам в Амстердаме. Жизнь в пансионах и благотворительных миссиях между водами Рокин и великого канала Сингел. Вылазки в порт, чтобы посмотреть, как снаряжают в походы к обеим Индиям парусные флейты[14]. Зазывный шепот снастей в ожидании, когда переменится ветер.

– В моих жилах течет кровь моего отца, – сказал Пит. – С какой стати ты отказываешь мне в том, что принадлежит мне по праву рождения?

– Кажется, я задел тебя за живое, – вскинул брови Видаль.

Пит посмотрел на старого друга, на приметную белую прядь, змеящуюся в его волосах. Подбородок Видаля, казалось, стал тверже, взгляд – жестче. Обоим друзьям шел двадцать седьмой год, но Видаль выглядел старше.

– Ты по-прежнему руководствуешься голосом сердца, а не разума, – покачал головой Видаль. – Ты не изменился.

Пит сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Он винил Церковь в том, что та отвернулась от его дорогой матери в час нужды, но Видаль был в этом не виноват. Это была давняя битва.

Он вскинул руки, признавая поражение:

– Я разыскал тебя не затем, чтобы с тобой ругаться, Видаль.

– Хотя я посвятил свою жизнь служению Богу, Пит, неужели ты думаешь, что я не понимаю, что творится в мире? Один лишь Господь может судить людские грехи. Он воздаст за все. Он вершит справедливый суд.

– Я и не предполагал противоположного, – негромко произнес Пит. – Я прекрасно знаю, что ты человек чести. Я понимаю, что для тебя это не вопрос абстрактной доктрины.

– Даже сейчас ты пытаешься польстить мне, продолжая при этом критиковать институт, которому я посвятил свою жизнь.

Внезапный стук в дверь прервал их разговор.

– Войдите, – сказал Видаль.

В комнату вошел слуга с подносом, на котором стояла фляга с вином и два кубка, тарелка с сыром, хлебом, фигами и сладким сахарным печеньем. Питу это показалось несколько странным, как будто было сделано напоказ. Он почувствовал на себе взгляд слуги. Тот был смуглый и крепко сбитый, с рваным шрамом, тянущимся вдоль всей правой щеки. Питу он был смутно знаком, но откуда – Пит вспомнить никак не мог.

– Поставь поднос сюда, Бональ. – Видаль указал на буфет. – Мы перекусим чуть позже.

– Хорошо, монсеньор, – кивнул слуга и передал своему хозяину какую-то записку.

Видаль прочитал ее, потом смял и бросил в огонь.

– Ответа не будет, – сказал он.

– «Монсеньор»? Так ты теперь монсеньор? – небрежным тоном произнес Пит, как только слуга удалился. – Мои поздравления.

– Это всего лишь вежливое обращение, и ничего более.

– Это твой человек из Тулузы?

– У капитула масса служителей, которых они используют в помещениях собора и за его пределами. Я почти никого из них не знаю по имени. – Он сделал жест в сторону подноса. – Приступим?

Пит взял немного сыра с хлебом, чтобы дать себе время собраться с мыслями. Он понимал, что тянуть больше некуда, но даже сейчас ему отчаянно не хотелось приступать к вопросу, который привел его сюда.

Пита вдруг охватила свинцовая усталость. Он прикрыл глаза. До него донесся звук откупориваемой пробки и разливаемого по кубкам вина, потом под ногами Видаля заскрипели половицы.

– Вот, держи, – произнес он.

– Я уже и так выпил лишнего.

– Это другое, – сказал Видаль, придвигая к нему кубок. – Местное вино, гиньоле. Оно тебя успокоит.

Густая рубиновая жидкость оказалась кисло-сладкой на вкус. Пит утер губы тыльной стороной ладони. Тишину комнаты нарушали время от времени доносившиеся с улицы звуки.

– Ну вот, мы с тобой опять сидим, как сидели когда-то прежде, – в конце концов произнес Видаль.

– Спорили, вели разговоры глубоко за полночь, – кивнул Пит. – Эх, хорошие были времена.

– Хорошие. – Видаль поставил свой кубок на стол. – Но мы больше не студенты. Мы больше не можем позволить себе роскошь беспечных разговоров.

Пит почувствовал, как учащенно забилось его сердце.

– Пожалуй, да.