Огненные палаты

– Думаете, это протестантский молельный дом?

– А у вас есть лучшее объяснение?

– Возможно, это амбар для хранения… – Он не договорил. – Нет, вы, скорее всего, правы.

На лице Гиза застыло суровое выражение.

– Вот что бывает, если им попустительствовать! Едва ли можно было бы найти более вопиющий символ того, как реформаты противопоставляют себя добропорядочным гражданам и подрывают наши устои.

– По условиям эдикта реформатам теперь разрешается строить места поклонения вне городских стен, мой господин, – мягко заметил кардинал.

– Я прекрасно это знаю. Это огромная ошибка. Неужели вы не видите, как эта их молельня, – Гиз практически выплюнул это слово, – практически уничтожает шпиль нашей церкви? Сегодня воскресенье. Идет Великий пост. Время, когда все христиане демонстрируют послушание и раскаяние, практикуют смирение и вспоминают мучения Господа нашего Иисуса Христа. А эти… Какая наглость, какое вызывающее выставление напоказ, какой… плевок в лицо!

Кардинал взглянул на брата и увидел, каким фанатичным огнем и – хотя он никогда не признался бы в этом ни одной живой душе – какой ненавистью горят его глаза. Для герцога гугеноты олицетворяли собой все беды Франции.

– Вперед, – скомандовал Гиз, пришпоривая своего коня.

Остановился он, когда было уже рукой подать до городских стен, где его поджидал юный конюх с известием, что священник из Васси почтет за честь приветствовать герцога в числе своих прихожан на мессе.

– А что они говорят об этом непотребстве?

Он махнул рукой в направлении молельного дома.

Мальчик покраснел.

– Я не спрашивал, мой господин.

Глаза Гиза сузились. Он обернулся к кардиналу:

– Значит, брат, мы даже не знаем, сколько их там. Они плодятся, как крысы в сточной канаве; каждый день на свет появляется еще один еретик. Еще один будущий предатель. – Он вновь повернулся к конюху. – А что их пастор? Что он за человек, они не сказали?

Мальчик повесил голову:

– Я и помыслить не мог, что вы удостоите реформатский сход своим благородным присутствием, мой господин, поэтому мне не пришло в голову об этом справиться.

В это мгновение порыв пронизывающего мартовского ветра донес до того места, где стояли их лошади, голоса, возвышенные в песнопении:

– «Que Dieu Se l`eve, et que Ses ennemis soient dispers'es; et que fuient devant Sa face ceux qui le ha"issent».

Лицо Гиза побагровело от гнева.

– Видите? У них нет ничего святого! Они поют, к тому же на обиходном языке, во время Великого поста! Что они поют, брат?

Кардинал напряг слух:

– Я не могу разобрать слов.

– «Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его».

– Это шестьдесят восьмой псалом, мой господин, – подсказал конюх. – Реформаты очень чтят этот стих.

Гиз впился в него взглядом:

– В самом деле?

– Это оскорбление Господа, – пробормотал кардинал.

– Это оскорбление Господа и Франции, – резким тоном отозвался герцог, возвышая голос. – Это христианская страна, католическая страна, и тем не менее мы видим тут рассадник кальвинистов!

Его воинственный настрой передался его людям, потому что их лошади принялись встревоженно бить копытами, чутко уловив гневную интонацию в голосе хозяина.

– Сир, так каковы будут ваши приказания? – спросил конюх. – Мне вернуться в город и спросить, сколько гугенотов насчитывается в Васси?

– Скажи им, что эти земли лежат на границе моих владений. Это вассальный город. Я не потерплю тех, кто сеет раскол. Кто противопоставляет себя остальным. Я не позволю ереси цвести пышным цветом!

Глава 19

Ситэ

Пит лежал на спине. Он осторожно похлопал ладонями по траве вокруг себя, пытаясь определить, где находится, и вдруг понял, что руки у него голые. Что случилось с его перчатками? В памяти всплыло лицо какой-то девушки. Колдовские разноцветные глаза – один синий и один карий, – искрящиеся юмором и умом. В белом тумане у Нарбоннских ворот он едва не сбил ее с ног. Когда это было? Он попытался вспомнить, но она лишь ускользала от него все дальше и дальше.

Он хотел приподняться на локте, но едва стоило ему пошевелиться, как у него закружилась голова. В ушах оглушительно зашумело, как будто в голове зазвонили все колокола Ситэ разом.

Потом где-то рядом звонко запел черный дрозд, и это дало Питу надежду. Он осторожно оперся ладонями о землю по обе стороны от ног и кое-как принял сидячее положение. На него немедленно накатила волна тошноты такой силы, что от нее потемнело в глазах, а в голове и желудке поднялась настоящая буря. Он подождал, пока буря уляжется и его перестанет шатать, и осторожно открыл глаза.

В мозг хлынул свет. Пит сморгнул, потом еще и еще, пытаясь избавиться от полупрозрачной пленки между ним и миром. Мало-помалу все вокруг снова обрело четкость. Серые каменные стены, зеленая трава, в тени посеребренная инеем, отчетливые очертания старых римских башен в стенах средневекового Каркасона. Теперь он ощущал боль в затылке, а когда провел по нему рукой, нащупал шишку размером с куриное яйцо. На него что, напали грабители, когда он выходил от Видаля?

Что вообще с ним случилось?