Огненные врата

– Не трогать ее!.. Ты забудешь нас через двадцать секунд! – приказал он властно.

Катя повернулась и зигзагами побежала к берегу. Ужас переполнял ее. Она даже не кричала, а завывала и хрипела. Гнутый человечишко нагнал Катю и, скаля жуткие, с могильной прозеленью зубы, между которыми шевелилось что-то живое, мелкое, белое, зашипел ей в ухо:

– Эйдос дашь? А то укушу! Я жутко нестерильный! Повторяй за мной формулу отречения!.. Ну!

Комиссионер не учел, что Кате было не до повторения формул. Не останавливаясь, она вцепилась Тухломону в волосы и вместе с ним набежала на дерево. К ее крайнему удивлению, преследователь оказался дряблым и бессильным. Размазав о березовый ствол нос, Тухломоша встал и, отряхиваясь, как большая собака, обиженно крикнул ей вслед:

– Пщихопатка! Ну щто тебе: щалко было? Щалко?

Мошкин, упустивший сожравшего наживку подлещика, в азарте убивал крючком очередного мотыльного червячка, когда с прорезанной автомобильной колеей насыпи на него свалилась визжащая Катя и уткнулась головой в его могучую грудь. Возможно, впервые за все время их знакомства роли распределились правильно: Мошкин стал в полной мере молодым человеком, а Катя – слабой девушкой.

– Что с тобой? Тебя кто-то обидел? Кто? – грозно спросил Евгеша, обнимая ее.

Катя отстранилась. Она ошалело смотрела на Мошкина и морщила лоб.

– Не знаю! – сказала она, икая.

– Но тебя же что-то напугало?

– Ничего меня не пугало! Отстань! – повторила Катя и, снова прижавшись к его груди, заплакала.

Она то икала, то всхлипывала, то кашляла, производя не меньше шума, чем наливная песчаная баржа, шедшая из Углича. Длинное удилище Мошкина с плеском упало в воду.

– Елы-копалы! Как же хорошо, что у меня нет девушки!.. Ути, мой маленький! Иди к папочке! – Чимоданов поцеловал в разинутый рот покрытого слизью здоровенного подлещика.

* * *

К десяти вечера погода начала портиться. Вначале сухие, беззвучные молнии долго рассекали небо где-то над Волгой. Мало-помалу тучи сползлись к каналу, и вот уже первая тяжелая капля – совсем еще одиночная, пробив листву, упала на босой палец Евгеши Мошкина.

– Это же дождь, да? – спросил Евгеша.

Минуту спустя вопросы у него иссякли. Все забились в палатку и затащили внутрь рюкзаки, бросив снаружи удочки и садок с прыгающей, жадно дышащей дождем рыбой. Палатка выла, стонала и раздувалась как парус. Несмотря на то что тент нигде не примыкал к палатке, а швы были тщательно промазаны силиконом, один угол все равно оказался в луже и поплыл, и Чимоданов, ругаясь, полез наружу копать ножом защитный ров.

Вернулся он мокрый и сразу нырнул в спальник. Спустя две минуты его могучий храп перекрывал даже рев бури.

– Выволоките его кто-нибудь из палатки! – взмолилась Катя.

– Подчеркиваю! Ты что, себя любишь больше, чем меня? – сквозь сон строго произнес Чимоданов и, повернувшись на другой бок, захрапел, уже не просыпаясь.

– Выволоките его! – повторила Катя.

– Это его палатка! – растерялся Евгеша.

– Ну и что? Я так больше не могу! Я его консервным ножом ткну! Или загрызу ночью! – пригрозила Катя.

– Зачем загрызать? Есть и другие методы! – Ната склонилась над Чимодановым, нежно зажала ему двумя пальцами нос и нажала на точку в центре лба. Чимоданов выгнулся во сне и захрипел. Его лицо стало фиолетовым от прилившей крови. Храп прекратился.

Арсений смотрел на Нату с ужасом. Он уже жалел о том, что в длинные зарубежные командировки неженатых мидовцев не берут.

– Ты его убила? – спросил он, дрожа.

Ната потрогала Петруччо пульс на шее.

– Слегка, – сказала она и, зевнув, громко застегнулась в своем спальнике.

Засыпая, Катя долго смотрела на прогибающийся от тяжести дождевых струй полог палатки и все пыталась что-то вспомнить – что-то испугавшее ее, мрачное, но никак не могла сосредоточиться. Мысль ускользала, точно она нашаривала кусок мокрого мыла.

– Возьми меня за руку! – попросила она у Евгеши.

Мошкин послушался.

– Это твоя рука? – уточнил он на всякий случай.

– Нет, твоего дедушки! – прошипела Вихрова с другой стороны. – Спи давай! Замучил, баран!

– Наташа! – умоляюще произнес мидовец. – Я же просил тебя: без этих слов. А вдруг нас пригласят на прием?

Снаружи продолжало грохотать. Гроза и не думала прекращаться.

Не прошло и часа, как длинный клинок безжалостно располосовал палатку, и три тела в спальных мешках – Наты, Чимоданова и Евгеши – были небрежно брошены одно на другое. Катя и мидовец Наты Вихровой остались в палатке. Дождь заливал их, затекая в прорезь, но они не открывали глаз, погруженные в магический сон.

Мошкин сел. Со стороны он походил на здоровенного червяка. Рядом, ругаясь, ворочался в мешке Чимоданов. Ната уже расстегнула «молнию» и теперь определяла, кого поблагодарить за то, что ее положили головой в лужу.