Огненный азимут

— Да мы уже знаем друг друга...

— Не в том дело, Баталов. Слышал, может, анекдот. А может, и не анекдот. Наш нарком спросил у Риббентропа, почему так много солдат держат у наших границ. Тот от­ветил: "На западе у нас война, а с вами мы дружим, вот и посылаем свои войска в Польщу, чтобы они тут спокойно отдыхали". И сам спрашивает: "А почему вы держите на границе так много войск? Мы же на вас не собираемся на­падать! У нас же с вами договор". И что, ты думаешь, ответил нарком? "А мы,— сказал он,— держим свои войска на границе, чтобы ваши солдаты могли спокойно отдыхать". Вот как, Баталов. Теперь сообщение ТАСС появилось. Все это, Баталов, предвестники великих событий.

— Нападут,— бодро произнес Баталов,— разобьем.

— Безусловно. Фашистов мы разобьем. А только может случиться, что и нам отступать придется.

— Что вы говорите?..

— Все может быть. Тем более... — комдив помолчал, воз­можно не решаясь сказать что-то важное, известное только ему.— Тем более что не все мне в наших планах нравится. Военных, понятно. Не дай бог, тронут нас с места — далеко можем откатиться...

Баталов тогда больше думал о Шурочке, но последние слова насторожили. "Пугает старик, не хочет отдавать дочку за меня",— подумал он, и обида горьким комком засела в горле.

— Не понимаю вас, товарищ комдив.

— Ну и отлично. Можешь не понимать, но послушать хороший совет следует. И еще вот что: говорил я с тобой, как с сыном. За сына тебя и считаю. Поговорили, и забудь о том, что услышал. А Шурочку люби. Она хорошая и един­ственная у меня. Может, и пронесет напасть. Тогда осенью и свадьбу сыграем. Шурочка тебя тоже любит. Можешь не сомневаться, будет она твоей.

И вот теперь этот короткий разговор вызвал множество мыслей. На что намекал комдив? Не знал ли уже тогда старый седой генерал о том предательстве, о котором теперь открыто говорят Саханчук и Дьячков? А если знал, то по­чему молчал? Комдив не из тех, кто мог безразлично ожи­дать событий. И все же в его голосе кроме горечи чувствова­лось какое-то непонятное безразличие...

Под бинтами чесалось тело.

Баталов слышал: это признак того, что рана заживает. Он радовался и надеялся быстро подняться на ноги. После полудня его обычно знобило. Все плыло перед глазами, и сухой нестерпимый жар обжигал лицо. Лихорадка иссу­шала силы, как жаркий летний день сушит росу. А жить хотелось. Шурочка то появлялась перед глазами, то исче­зала. Где-то далеко-далеко, словно шмелиное гуденье, слы­шался говор товарищей. Появился комбат, приложил ко лбу руку.

— Опять капитан бредит.

— Скорей бы туда или сюда.

— Махнули бы мы, но жалко его.

...У пушки огромный ствол с черной бездонной пастью. Пушка целится в Баталова, и пасть угрожающе надвигается, закрывая собою небо, лес, поле... Из нее вырывается сноп искр. И снова в него прицеливается пушка, но уже издалека. Ворочает длинным хоботом, и вот уже поймала его на при­цел... Выстрела не слышно, но красное ядро — большой огненный шар — медленно летит. Вот оно рядом, останови­лось, словно раздумывая, что делать. И уже не ядро, а голова летит в чёрном просторе. Голова тяжела, и она кричит, раз­ламывается от боли.

— А я пойду. Не могу я сидеть вот так.

— Дурень, словят.

—- Ну и пускай словят.

— Ну, черт с тобой.

— Пойду...

И снова тьма.

Во тьме тлеет огонек.

— Я пошел, ребята.

Огонек погас.

— И зачем отпустили...

15

Василь Дьячков выбрался на опушку леса. Дальше лежа­ло болото. Над болотом толклись комары. Трясина. Ольша­ник, низкорослые березки и осока вперемежку с дикими ирисами. Под осокой вода. Сорвешься с кочки и — по колено в трясине... А потом долго идут из трясины пузыри.

Над лесом висело багровое солнце. Длинные тени стла­лись по болоту. "Сволочь,— подумал Василь о Гришке,— не захотел идти... Даже если не поможет — все же лучше идти и идти, чем слушать, как он бредит".

Версты две Дьячков шел по болоту. Густой ольшаник с липкими листьями рос на высоких сухих кочках. Ниже из болотной тины тянулись к солнцу дикие лопушистые ири­сы. Потом трава уступила место сизому мху, перевитому брусничником. Тут было суше. Росли низкие кривые берез­ки и лоза. Ноги глубоко тонули во мху, но не провали­вались.

Дьячков присел на кочку. Откуда-то прилетели сороки, примостившись на елке, застрекотали тревожно и надоед­ливо. Где-то откликнулись кулики, пробуждая болото не­приятным, скрипучим криком. Дьячков поднялся: злили эти беспокойные птицы.

Среди приземистых тальников вилась едва заметная тро­пинка. Иногда появлялись белые суховатые мхи, тропинка исчезала, потом снова вилась в тальниках.

Болото понижалось. Снова начала хлюпать вода под но­гами, вдоль тропинки появилась высокая, по пояс, осока.

В ней изредка попадались кладки — тонкие жерди, неизвест­но кем положенные. Потом был суходол о густым пластом иглицы.

Над головою шумели сосны, сквозь редкие просветы где-то далеко-далеко синело небо.

На опушке бора Дьячков остановился. Увидел большую деревню, шлях и длинную цепочку телеграфных столбов. Идти было страшно, но и стоять здесь тоже было опасно.