Огненный дождь

                   ПЛЕННЫЙ ЛЕВ^{14}

Владыка царственный, надменная руина,
он прутьев каверзных не замечает сеть,
артрит никчемных лап, лежащих словно плеть,
глухой прострел в крестце — виновник злого сплина.

Но иногда в себе припомнив господина
пустынь, способен он вдруг царственно вскипеть,
и гривы яростно взлохмаченная медь —
оправа лику с вертикальною морщиной.

В урочный скрытый час, когда к прибрежной мели
нисходят боязливые газели,
звериной шкурою он чует зов судьбы,

и взор его златой и зоркий в темной ночи
докука бременит, и меркнущие очи,
власть презирающие, смотрят без мольбы.

Перевод Веры Резник

Из сборника «Чуждые силы» {15}

Огненный дождь {16} Воспоминание о гибели Гоморры

И небо ваше сделаю, как железо,

и землю вашу, как медь.

Левит, 26:19

Помню: день был прекрасный, солнечный; город — поистине человеческий муравейник, улицы оглушали грохотом повозок. День — довольно жаркий, совершенно великолепный день.

Со своей террасы я видел огромное скопление крыш, островки садов, часть залива, исколотого мачтами, серую прямую линию главной улицы…

Первые искры упали примерно в одиннадцать часов. Одна здесь, другая там — частички меди, похожие на искорки от горящего фитиля; частички раскаленной меди, которые падали на землю с шуршанием песка. Небо было все таким же чистым; городской шум не утихал. Только птицы в моем саду перестали петь.

Падение первой искры я заметил случайно, когда мой взор был прикован к далекому горизонту. Сначала я подумал: это оптический обман, в котором виновата моя близорукость^{17}. Я решил набраться терпения и дождаться, когда упадет новая искра; частичка меди вспыхнула столь ярко, что была видна даже в свете дневного солнца. Быстрый огненный прочерк и слабый удар о землю. Спустя довольно долгое время.

Должен признаться: увидев искры, я ощутил смутный страх. Я поднял глаза к небу. Оно, как и прежде, было совершенно чистым. Откуда этот странный град, эта медь? Это была медь?..

Одна искра упала на мою террасу, совсем рядом. Я наклонился; это был медный, медленно остывающий шарик. По счастью, поднялся ветер, и он отвел сей необычный дождь в сторону от моей террасы. Искры падали весьма редко. Иногда можно было даже подумать: дождь прекратился. Но он не прекращался. То там, то здесь изредка, но постоянно падали несущие угрозу шарики.

Приближался полдень, и никакой дождь не должен был стать помехой для завтрака. Я пошел в столовую залу через сад не без некоторого страха перед искрами. Да, конечно, меня защищал полог, укрывавший обычно от жаркого солнца…

Защищал? Я поднял голову: полог был дырявым.

В столовой меня уже ожидал превосходный завтрак; к счастью, я — холостяк и более всего на свете ценю чтение и еду. Столовая, как и библиотека, была моей гордостью. Пресытившийся женщинами, страдающий подагрой, из всех столь отрадных пороков я мог позволить себе только чревоугодие. Трапезничаю я один, во время еды раб читает мне сказания о разных странах. Я никогда не понимал: как это можно есть в компании; если женщины, как я только что сказал, мне наскучили, то мужчины — вы сами, вероятно, догадались — вызывали во мне презрение.

Добрых десять лет как я не предаюсь оргиям. Я провожу жизнь в своих садах, среди рыб, среди птиц; у меня нет ни времени, ни желания выходить в город. Иногда по вечерам, когда слишком жарко, я прогуливаюсь по берегу ближайшего озера. Мне доставляет удовольствие смотреть на него, серебристое от вечерней луны, но и такие прогулки я позволяю себе нечасто.

Огромный распутный город являлся для меня теперь пустыней, сокрывшей мои наслаждения. Немногие друзья; краткие визиты; долгие часы за обеденным столом; чтение; мои рыбы, мои птицы; иногда — вечер с приглашенными флейтистами; два-три приступа подагры в год…

Подчас я оказывал горожанам честь и соглашался давать советы, как устраивать пиры; упомяну — с определенной долей хвастовства: мною придуманы два-три соуса. Это дало мне право — вот уж предмет гордости! — на мраморной бюст; с таким же основанием можно поставить памятник тому, кто придумал новую манеру целоваться.

Я ел, а раб читал мне. Он читал истории о морях и снегах, эти истории восхитительно дополняла благословенная прохлада амфор. Кажется, огненный дождь прекратился, во всяком случае челядь не выказывала никакой озабоченности.