Огненный крест

Потрясенный (с незримой крупицей сомнения!), взираю на эти «подарки» из десятков инвалидных костылей, что занимают полстены в церковном пространстве. Есть одежда – кофточки, блузки, платки, даже свадебное платье с фатой. Рядом множество значков, военных фуражек, другой армейской атрибутики. Это оста вили в память о своем посещении выпускники венесуэльских военных училищ, у которых прижилась традиция – молиться у иконы накануне производства в офицеры.

Не обходится, как везде, без трапезы. Стол накрыт на жилой половине дома. Простая трапеза без деликатесов. Горячие щи, котлеты, непременные, как я заметил, фрукты. У меня уж некая привычка появилась к этим бананам, личосо, манго.

С половником, по-морскому чумичкой, орудует молодая арабка, дочь хозяина дома, который сегодня в отсутствии. Уехал по делам. Молодая, при природных кудрях в прическе, арабка рассказывает, что икона исцелила и её. Привезли её в Венесуэлу калекой, неходящей. Еще, добавляет она, вот совсем недавно, днём раньше, приезжала в инвалидной коляске одна женщина. Ушла, помолившись у чудотворной иконы, на собственных ногах...

Гоню прочь сомнения.

Хочется поверить и в эти чудеса!

Словно почувствовав «раздрай» в моих мыслях, отец Сергий говорит о том, что однажды у такой же мироточащей русской иконы появился неизвестный, дело было в США, в Джорданвилле, где русский монастырь.

Человек взял на ватку масло с иконы, а через сутки пришел и сказал: «Я проверил в химической лаборатории, такой субстанции на земле нет!»

– А он заявление публичное где-то сделал об этом?

– А где сделаешь, Николай Васильевич? В сионистских газетах? Это ведь только отдельные чрезвычайно редкие издания в нашем американском мире могут напечатать правду. И то потом на них всех собак вешают... Так же и на вас еще будут вешать! Попомните. Будьте там, в России, осторожней нынче. ОНИ Бегуна отправили на тот свет, Евсеева, Осташвили... Мученики будут только нынче одни. Расходится зло подобно воде, что кругами расходится после брошенного камня...

Прощаемся. Матушка Ольга подаёт мне стеклянный пузырек с содержимым:

– Знаю, завтра ваше крещение, Коля, в храме Святого Николая... А это масло миро, собранное с мироточащей иконы. Возьмите в свою Сибирь!

Руки матушки Ольги такие же, какие у моей матери: крупные ладони, натруженные вены, кожа шершавая, теплая. Предчувствую: мы никогда больше не увидимся...

Не увидимся, знаю.

* * *

Через четыре дня, точнее, через четверо суток – я улетал на Кубу, где намеревался тотчас же сесть, согласно рейсовому расписанию, в советский Ил-62, добираться в Москву.

Все эти остатние дни, да что дни, порой до глубинной ночной поры, как бы навёрстывая неисполненное, втянут был в круговорот новых встреч, визитов, пристальных разговоров при включен ной «машинке» диктофона, отбор приносимых в дар книг, кои непременно все и оптом хотелось взять в Тюмень. На дневник не оставалось и минуточки. Записывал в блокнот и на шпаргалках подвернувшихся «наказы», кои, Бог его знает как, опрометчиво обещал исполнить. Скажем, разыскать патриотического писателя Карема Раша и передать ему поклон от «понимающего и ценящего его отца Сергия». Или – от словоохотливого сыщика в прошлом! – от Георгия Борисовича Максимовича: совершить паломничество в Тобольск, поклониться святым мощам предка Максимовичей Митрополита Всея Сибири Иоанна. (Это куда ни шло. «Рядом», думалось мне). Позвонить тому-то, найти адрес того-то, скажем, в Москве, Казахстане или в Иркутске... И обязательно присылать «свою» газету! О «новом приезде в гости», с шутейной прибауткой порой, а порой и всерьёз, говорил лишь хозяин «кинты» Георгий Григорьевич. Кивал я, понимая... Конечно, понимал и Волков, что это почти несбыточно. Почему? Не знаю. Просто два бывалых человека, чувствующих, имеющих «нюх» к происходящему в мире, оценивающих и материальные возможности, крутящихся на фоне «пыльного ящика», знали, как легко рисовать радужные желания, как трудней их воплотить в реальные действия. Но уныния не было... Не было.

Ну конечно ж, в один из последних майских вечеров собрались на обещанный «суп из морских ракушек» у кадета Ольховского. Наталья Александровна расстаралась! Не уставали расточать комплименты знакомые и незнакомые мне гости дома. Суп, конечно ж... (Наталья Александровна и стихи пишет!) И тут... Да а, немножко этак с примесью карибского песочка, который слегка, конечно, но вполне поэтично и романтично похрустывал на моих зубах. Но кажется, только на моих? И я законно относил «на себя» этот малый недочёт в деликатесном блюде: наверно, слишком сильно ковырял я пяткой в горячем песчаном карибском дне?!