Читаем Огненный перст полностью

Жили они кто как. Некоторые в длинных бревенчатых домах – заглянув в окно, аминтес увидел длинноволосых, длиннобородых людей, которые ели у длинного стола, или лежали на лавках, или чистили оружие. Попадались и кожаные либо войлочные шатры. Но многие вэринги, кажется, обходились без крова над головой и просто сидели вокруг больших костров. Все, как на подбор, плечистые, грубоголосые, заросшие буйным волосом, похожие на буйволов или на медведей.

На утоптанной площадке молча дрались двое богатырей. Бились так: сначала ударит кулаком один – в грудь или в лицо; другой пошатнется – ударит в ответ; и снова, и снова. Вокруг стояли зрители, на каждый удар откликались ревом. Остановился и Токе, тоже стал кричать.

Наконец один боец не удержался на ногах и грузно повалился. Полежал на земле. Встал. Потянул из ножен меч. Толпа подбадривающее загудела. Победитель тоже обнажил оружие.

«Неужто будут биться насмерть? – удивился Дамианос. – И никто не остановит?»!

Но зрители просто расступились пошире. Мечи сшиблись, полетели искры. Искусством фехтования верзилы не владели, но быстрота ударов была такая, что свистел воздух. Вот один, победитель кулачной драки, оступился, и второй рубанул его сверху наискось по шее. Голова вместе с плечом и рукой отлетели в сторону. Укоротившееся тело, выпустив фонтан крови, рухнуло в другую. Ну и силища!

Под оглушительные вопли толпы пошли дальше.

На середине лагеря, когда проходили мимо дома, который был длиннее и выше остальных (наверное, там обитал князь с ближней дружиной), Дамианос попытался прикинуть, сколько у Рорика воинов.

«Казарм» – так аминтес окрестил бревенчатые постройки – десятка полтора. В каждой, кажется, человек по тридцать-сорок. Да шатры, да сидящие у костров… Не так уж русов много. Может, тысяча или немного больше. Город Кыев они, пожалуй, возьмут, особенно если нападут врасплох. Каждый из этих дикарей справится с двумя или тремя обычными воинами. Но Херсонесу и тем более великому Константинополю этой кучки разбойников можно не опасаться. Во всяком случае, пока.

Надо будет еще осмотреться при свете дня. Возможно, кроме основного лагеря есть другие.

Провожатый вел его в самый дальний конец. Это место было не похоже на другие. Сначала чернела пустая полоса, потом кольцом горели костры, но около них никто не сидел. Внутри освещенного круга стояла плетенная из ветвей хижина и торчал столб с изображением орла – как у Кресторечья, над жуткими мертвецами.

– Годи, – кивнул Токе на хижину и погрозил кулаком. – Годи Урм! Ты плохой колдун. Урм – хороший.

У столба стоял старик с седыми волосами до середины спины и такой же длинной бородой, заплетенной в две косы. Он держал в руке посох, на верхнем конце которого был закреплен нож, и проделывал странные манипуляции: окунал клинок в какой-то сосуд и потом смазывал красной жидкостью – кровью или, может быть, ягодным соком – клюв деревянного орла. Движения старика были странно замедленны, неуверенны. Прежде чем сунуть посох в кувшин, он всякий раз шарил рукой в воздухе. С таким же трудом находил он и клюв.

Слепой, догадался Дамианос. И вспомнил рассказ Кыя о варяжском колдуне, который видит насквозь всякого человека и по чьему слову любого подозрительного предают немедленной смерти.

Токе опасливо вошел в освещенный круг, поклонился, что-то сказал. Слепец коротко ответил.

«У них один глаз на двоих», – сказал себе Дамианос, усмехнувшись. Дикарских чар и чародеев он нисколько не опасался. Об ожившей Белой Деве аминтес думать себе запретил, дисциплинированный разум повиновался, и сейчас Дамианос чувствовал себя так же, как в начале всякого рискованного предприятия – напряженно и весело.

Одноглазый вернулся, отвел задержанного к самому большому костру, где, переступая с ноги на ногу, ждал человек, не похожий на вэринга: в длинной рубахе до колен, в плетенных из лыка лаптях. Емчанин, определил Дамианос по вышивке на рукавах. В обхват лба крученый кожаный ремешок. Значит, уважаемый человек. Старейшина или волхв.

– Стой тут. Жди. Урм зовет – ходи, – бросил на прощанье Токе и ушел.

Рядом сидел на земле, медленно жевал длинный лоскут мяса полусонный детина с исполинской шипастой дубиной поперек коленей. На шее тускло посверкивал железный обруч. Очевидно, охранник, приставленный стеречь тех, кого приводят к слепому. Сбежать от такого стража было бы нетрудно, но зачем?

Интересно, что емчанин выглядел совершенно спокойным. Поглядел на аминтеса мирно, спросил:

– Что за человек? Одет по-славянски, а борода короткая, как у греческого купца.

Говорил он нечисто, но понятно: «Сьто са селовек?»

– Шел оттуда, – неопределенно махнул Дамианос в сторону севера, ничего не ответив про короткую бороду. – Варяги остановили, сюда привели. Кто этот слепой? Что он делает?

– Это годи. По-вашему волхв. Имя – Урм. По-вашему Змей.

«Змей? Значит, тезка. Я у северичей тоже Гадом был», – все так же весело подумал аминтес.

– Змей кормит бога Одина кровью.

– Петуха зарезал? – кивнул Дамианос, зная, что у северных народов лучшей жертвой богам считается петух.

Перейти на страницу:

Все книги серии История Российского государства в романах и повестях

Убить змееныша
Убить змееныша

«Русские не римляне, им хлеба и зрелищ много не нужно. Зато нужна великая цель, и мы ее дадим. А где цель, там и цепь… Если же всякий начнет печься о собственном счастье, то, что от России останется?» Пьеса «Убить Змееныша» закрывает тему XVII века в проекте Бориса Акунина «История Российского государства» и заставляет задуматься о развилках российской истории, о том, что все и всегда могло получиться иначе. Пьеса стала частью нового спектакля-триптиха РАМТ «Последние дни» в постановке Алексея Бородина, где сходятся не только герои, но и авторы, разминувшиеся в веках: Александр Пушкин рассказывает историю «Медного всадника» и сам попадает в поле зрения Михаила Булгакова. А из XXI столетия Борис Акунин наблюдает за юным царевичем Петром: «…И ничего не будет. Ничего, о чем мечтали… Ни флота. Ни побед. Ни окна в Европу. Ни правильной столицы на морском берегу. Ни империи. Не быть России великой…»

Борис Акунин

Драматургия / Стихи и поэзия

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее