Огненный плен

Он поднял голову и, морщась, стал рассматривать взглядом циклопа местность. Кто-то наверху хранит нас. Я уверен, если бы немцы нас снова сейчас заметили первыми, выхода бы не было. Это был бы финал затянувшейся истории…

Мы лежали в десяти метрах от поляны внутри леса. А в тридцати от нее, но с другой стороны, на уже выкошенной, отданной под колхозный покос делянке, расположились восемь или десять немцев.

Через минуту я подсчитал — девять.

Стоял стог высотой с двухэтажный дом. Вскоре я сообразил, почему подложка на погонах немцев была розовая, а не белая. Я видел немцев, но не видел танка, а ведь именно розовый цвет у войск СС указывает на принадлежность к танковым частям. Вскоре я заметил торчащий из-за стога ствол с тупорылым наконечником. «Т-II» или «T-III» или что-то другое — в танках я вообще не разбираюсь — мирно покоилось за стогом…

Справа и слева от себя я видел просветы между деревьями — солнечные лучи проливались сквозь них, слепя и грея… Мы словно уперлись в немцев, зайдя в вершину конуса леса. Это был тупик. И просто чудо, что они нас не заметили. И это чудо могло быть разоблачено в любой момент. Треск ветки, шорох — и бежать было бы уже некуда.

— Нам придется лежать здесь… — прошептал Мазурин.

А другого и не оставалось.

И я посмотрел на мертвую корову, от которой один из эсэсовцев отрубал топором ногу.

А потом смотрел, как ловкими движениями он освежевывает ногу. А после — как срезает мясо и рубит на куски…

Запах жаренного на шомполах мяса проникал через наши ноздри в каждую клетку тела.

Опустив головы и не шевелясь, мы мучились от того, что не позволено было даже развернуть шоколад.

Часть IV

У последней черты

Сколько мы лежали? Час, полтора? Я прислушивался к каждому слову, и от того, что слышал, кожа моя покрывалась мурашками. Немцы громко переговаривались и жестикулировали. Настроение у них было прекрасное. Изредка один из них вставал — я различал нашивки унтера — и шел к танку. Сначала я думал, что за стогом они организовали туалет. Но почему ходит один и тот же? Потом я догадался, что он периодически выходит на связь по радиостанции. Его ли вызывают (я не слышал из-за стога работы наушников), или он делал это по собственной инициативе, но, как бы то ни было, возвратившись, он рассказывал о разговоре. Так я был в курсе всего, что происходит.

Его рассказы не интересовали меня до той поры, пока он не вернулся к костру в последний раз и не сообщил, что три часа назад двое пленных убили четырех солдат СС и теперь скрываются в лесах. Забавно было наблюдать, как сразу после этого сообщения трое из девяти пощупали свои автоматы, а двое сходили за ними к танку.

— О чем они говорят? — поинтересовался Мазурин, который тоже все слышал. Но страдал от незнания языка.

— О нас с тобой, капитан. Нас ищут. Сзади надвигается погоня. Похоже, нас не простили.

Двинуться вперед мы не могли. Встать было невозможно. Малейшее шевеление веток, и немцы тут же расстреляют в упор окраину леска. После предупреждения они настороже. Да еще незадача — они отодвинулись от костра, и отодвинулись, конечно, в нашу сторону.

— Касардин, я хотел с вами поговорить…

— Снова на «вы», — заметил я. — Значит, вы видите будущее. Рад встрече с единомышленником.

— Ваш юмор на этот раз неуместен. Может случиться так, что эти полчаса… час… В общем, мы никогда больше не увидимся. Или увидимся, но не здесь…

— Вы внезапно поверили в Царствие Его? Вот уж не думал… — Я почесал нос о сухой стебелек, торчащий прямо перед моим лицом. — Я оставил свой юмор, Мазурин. О чем вы хотели поговорить?

Чекист поморщился и лег щекой на траву.

— Доктор, я предлагаю вам сделку.

— Самое время.

— Думаю, она покажется вам интересной.

Я удивлялся этому человеку. Мы — в двадцати шагах от немцев. Сзади на нас надвигается погоня. Выхода нет. Он предлагает мне сделку.

— Продолжайте, капитан.

— Я не капитан.

Я уставился на него с изумлением. Если бы сейчас вдруг пошел снег, я удивился бы меньше.

— А кто вы?