Огненный рубеж

Новгород последний из русских земель держался европейской науки в войне – и тяжелая его конница ничего не могла поделать с таким противником; разве что ударить тяжко в решительном сражении, а навязать его мешали бесконечные проволочки.

Что поделаешь? Москва в сути своей была военным лагерем, русской Спартой. Новгород же – вечевым братством со всеми его преимуществами и недостатками, какие есть.

…Наконец основная часть московского воинства вошла в новгородские пределы. Ратники великого князя собирались дать новгородцам бой там, где те не могли нанести таранный удар своей латной конницей.

Так вышло, что на пути одного из московских отрядов оказался узкий проход меж двумя холмами, чьи почти отвесные склоны прекрасно простреливались.

В холмах засела новгородская сотня, готовая умереть, но с места не сойти.

Еще одни неизвестные никому Фермопилы – сколько таких было в каждой войне от Сотворения мира?

Вышло и так, что обходить стороной у москвичей времени не оставалось: следовало гнать к реке Шелони и там сразиться с кованой ратью новгородцев. Повезло – при отряде отирался некий новгородский перебежчик. Было их в те дни немало, большей частью из пленников, но этот пришел сам.

У москвичей иуд в чести не держали, однако полезность их вполне сознавали. Паренек вызвался показать незаметную тропку, что позволит зайти заставе в бок и сбить её.

Заодно и проверка выйдет – действительно ли на службу хочет или прознатчик хитрый.

Так и решили.

…Пятеро пеших замерли по мановению руки шедшего впереди перебежчика, углядевшего что-то в ночной мгле. Присели на колено, держа луки готовыми к стрельбе.

Старшой подобрался ближе к проводнику, глянул сквозь густую листву малинника вперед.

Караульный, один.

Пихнул перебежчика в бок, указав на сторожа: мол, снимай.

Рыба, чуть поколебавшись, достал заранее вычерненный в золе кинжал и двинулся сквозь заросли, рассчитывая сделать дело чисто.

…Чисто – не вышло. Часовой чуть повернулся, чиркнул кинжал по кольчужному воротнику, взметнулась вверх рука.

Летит кинжал в сторону, кричит караульный. Откуда-то снизу ответный крик – услышали.

Вцепился Рыба во врага, потянулся за подсаадачником, остолбенел вдруг.

Как не остолбенеешь, когда враг на тебя знакомыми глазами смотрит и спрашивает удивленно:

– Брат, ты? Живой?..

– Чего возишься, кончай! – каркнул откуда-то сзади старшой. – Сейчас подоспеют!

И впрямь, чего возиться? Времени нет, а все давно для себя решил.

Извернулся Рыба, достал из тугих ножен подсаадачник да и вонзил забывшему сопротивляться брату под ребро.

Взглянув в остекленевшие глаза, доставать не решился. Вместо этого снял с пояса убитого такой же клинок, до боли знакомый.

– Что так долго? – буркнет старшой недовольно. – Знакомого встретил?

– Брата, – честно ответит Рыба.

Командир не поймет его сначала, а потом, когда придет понимание, выматерится в голос.

На Руси не любят иуд. Окаинившихся – тем более.

Угра. Здесь и сейчас

Савва вынырнул из кошмара. Потянулся, ничего толком не соображая, к меху, жадно напился.

Кровавый туман потихоньку отступал, переставал застилать взор. Стало легче.

…С тех пор как расстался он с гусляром Тимошкой, привычный кошмар посещал его каждую ночь, и каждый раз был он все ярче и подробнее, будто обретал плоть. Раньше, бывало, по году не снился, а теперь….

Рыбник резко выдохнул. Уселся на поваленное дерево у едва тлеющего костерка. Внимательно посмотрел на ладони, сжал-разжал кулаки. Зацепил ногтем подсаадачник, вытащил из глубоких ножен. Воззрился тупо на тонкий полумесяц лезвия.

Потом потер под ребром, куда – во сне – пришлось лезвие часовому.

Там болело, словно в отместку за увиденное. Не стоит проживать заново память, раз уж Господь уготовил ей место в прошлом. Если даже имя твое уже иное.

…Примораживало. Скоро встанет лёд на реках.

Он так и не рискнул объясниться со своими напрямую. Со времен новгородского похода отношения его с московскими ратниками вовсе не улучшились, скорее, напротив.

Странно – многие новгородцы после того, как вечевым вольностям пришел конец, отправились служить московскому государю. Не только перебежчики и предатели, но и те, кто стоял за Новгород, тоже шли служить великому князю Ивану.

В числе новгородцев на московской службе оказался и он. Долго это не продлилось, да и продлиться не могло.

Дерганый он стал после памятного боя меж холмами. И, конечно, сорвался.

Стал как-то командир спьяну куражиться, Новгород предателями и нерусью обхаивая, – тут-то он и не выдержал.

И ладно бы кулаком врезал, так ведь нет, ножом насмерть заколол. Это он потом узнал, что насмерть – тогда только и было забот, что ноги унести.

В итоге пробавлялся, торгуя ратным умением. Сначала на русских окраинах, а потом и вовсе на чужбину перебрался. Там бы и остался, да нагнало письмо от одного из немногих оставшихся на родине друзей.

Оказалось – есть у него на Руси дело. Недоделанное. Некоего человека, весьма опасного, якобы видели в Орде, а после – в Москве. В намерениях этой личности он не сомневался.

…В любом случае, разговаривать со своими толку не было.