Огненный рубеж

Убийца командира, наёмник, не говоря уж о совсем далеком прошлом, – с такими не ведут бесед.

Вдоль берега приходилось перемещаться где тишком, а где наглостью, выдавая себя за московского воина. Слава Богу – в царящей вокруг неразберихе это удавалось достаточно легко.

И все же дело буксовало. Вот уже две недели он находился на Угре – и ничего не обнаружил.

Время от времени ему удавалось подсесть к одному из лагерных костров и расспросить, что слышно.

Слышно было мало. Здесь, на границе Руси и Степи, правдой были чуть не ежедневные вылазки татар в попытках перейти реку, означавшие бесконечную череду боев.

Глухо рявкали несколько пушечек, удерживающих самое опасное место неподалеку от ставки – это тоже было правдой.

Правдой являлось и то, что государя будто подменили. Стряхнув с себя нерешительность и сонное оцепенение, тот покинул Москву и переместился ближе к позициям, развернул кипучую деятельность – то обмениваясь с ордынцами посольскими людьми, то готовя отступление на второй рубеж обороны, то уговаривая братьев своих, с которыми по семейной традиции вовсе не ладил, присоединиться к делу, а то и отправляя храбрецов на вражеский берег с заданиями.

Литва медлила, полков своих не присылала. Сковал ее дерзким набегом крымский хан, немыслимыми усилиями московских послов превращенный в союзника.

Скоро, со дня на день, должен был стать лёд, и тогда татары хлынут и сомнут тонкий строй русских, возжелавших в своей наглости жить собственным умом.

Ни слова о предателе. Может, и не было его никогда.

…Лёд.

Савва встал и отошел от огня. Прищурился. Там, где должна была быть ровная, густая цепь огней, осталось их лишь несколько.

Москва начала отводить войска вчера. Удержать покрытую льдом реку не представлялось возможным, и войско отходило на подготовленный князем рубеж, вдоль которого протянулись рвы и засеки.

На берегу оставались одни только дозорные заставы.

«Заставы…» – думал он. А что если та из них, что прикрывает главный брод, падёт в одну из первых ночей? Или даже не падёт, а просто не сумеет предупредить своих?

Татары перейдут реку тихо, ударят в спину не успевшему закрепиться воинству. Оборона будет прорвана до того, как её установят…

Задержаться. Проверить.

…Час предрассветный. Застава. Человек в тегиляе – почти незаметная тень – тащит мешок к одинокой пушечке.

– Тяжело? – интересуется сочувственно выступивший из тьмы некто высокий, в черном. – Не помочь?

Шуршит, покидая ножны, сабля. Человек роняет мешок, отшатывается, попадает в пятно света от факела.

Пришелец сочувственно щелкает языком.

– Что же ты так с порохом? Промокнет… – Делает шаг вперед. Отблески света ложатся на лицо, струятся тени.

Человек, что нес мешок, пронзительно кричит. Пытается креститься – и снова кричит.

Так истошно не вопят даже под пыткой у лучших палачей.

Это не страх. Это не боль.

Это ужас и еще всего по чуть-чуть.

…Почему на крик не бегут часовые? Где все? Отчего не ржут в тревоге кони?

Трясется от ударов изнутри дверь времянки, служившей местом ночлега для заставы. Тщетно. Времянка-то времянка, а из крепких бревен сложена, дверь толстая – и снаружи надежно подперта. Долго провозятся.

Остывают двое караульных – увлеченные беседой и шутками, не заметили они клинка в спину.

Тихо лежат у коновязи некогда изящные животные, а ныне бесформенные туши с кровавой пеной на мордах и лужами крови под перерезанными глотками.

Один конь только и остался цел – приберег для себя предатель.

Увы, Савва поспел слишком поздно.

Человек бросается в бегство. Рыбник рычит сквозь зубы и бежит за ним. Бежать ночью в темноте по буеракам и гололеду – то еще удовольствие. Так и ноги недолго переломать.

Бог миловал.

…Нагнал беглеца на лесной поляне над высоким оврагом. Чуть светлело на востоке, и первые жалкие лучики давали возможность различить очертания предателя.

Беглец встал спиной к оврагу. Достал саблю. Ударил – почти наугад.

Это был странный бой, бой в темноте. Можно было лишь догадываться, с какой стороны отбить чужой клинок, и двигаться – в надежде, что острая сталь пролетит мимо.

Поймать удар, сделать шаг в сторону, почувствовать не ушами, но кожей тихий посвист – и тут же пригнуться, пропуская холодный ветер над головой.

Рубануть самому.

Это длилось долго, очень долго – возможно, несколько мгновений. Потом они ударили одновременно – Савва резко, снизу и справа, а предатель – прямым «плевком». Столкнулись сабли.

Заплелись. С искрами и звоном полетели в сторону – прямо вниз, к реке.

…Они стояли запыхавшись.

– Ты… мертв… Тебя… нет… Сгинь, нечистый, – выдохнул беглец.

– Это ты мертв, – заметил Савва. – Даже если отобьешься – живым не уйдешь. На заставе твою рожу помнят, братец Рыба… или как там тебя сейчас звать-величать? На рыбник пущу.

Потянулся к поясу. Подсаадачными ножами не бьются, но так будет правильно. Достал.

– Одно, – продолжил, – не могу взять в толк. Ты ради Москвы ни родины, ни товарищей, ни брата не пожалел. А сейчас ее на ордынского царя меняешь, который тебе не сват и не кум. Или не по нраву пришлось, иудушка, что службу там тебе находили, а знаться не желали?