Огненный шторм

Хейс задумывается на минуту, а потом предлагает мне сделку:

— Четыреста баксов Пискле за мотоцикл. Сотню тете Рейчел за коляску. Еще сотенную мне лично за шмотки и радость общения. Всего шестьсот. Ну что, наскребешь, задранец?

Шестьсот? Это грабеж на большой дороге! Сбивай цену. Напомню, что при торговле всегда полезно делать вид, что ты собираешься уходить…

— Заметано, — говорю я и протягиваю руку. Она телепается на ледяном ветру, словно линялый флажок.

Хейс ее не замечает.

— Покажи деньги, — говорит он.

14

— Ездит отлично, ну, почти всегда, — объясняет мне Пискля. — Если начнет глохнуть, пни его вот сюда. — Показывает.

Двигатель фырчит и заводится.

Да уж, классная машина. Умеешь ты делать выгодные покупки.

Молчи уж. У самого вид дурацкий.

И это мягко сказано. Битый час байкеры рылись в сараюшке тети Рейчел и нашли там старую мотоциклетную коляску. Вид у нее такой, словно она снималась в фильме с Лорелом и Харди,[9] реквизит для каскадеров столетней давности. Потом долго изобретали способ приделать ее к «харлею» Пискли, у которого вмятин и ржавчины больше, чем чешуек у карпа.

Кое-как залепив мне ухо, байкеры нарядили меня в заплатанные джинсы и потертую кожаную куртку. Джинсы мне на два размера велики. Штанины я закатал, но сверху все топорщится.

У куртки только один рукав — второй оторван. И последний издевательский штришок: кто-то повязал Джиско красную бандану.

И вот мы прощаемся с байкерами, которые уже считают нас кстати подвернувшимся развлечением.

— Счастливого плавания, задранец!

— Смотри, чтобы штаны ветром не сдуло!

— В следующий раз мы твоему псу татуировку сделаем!

— Только поглядите — Дороти в косухе и Тотошка в платочке!

Я улыбаюсь и машу им, собираясь нажать наконец на газ и поскорее смыться отсюда ко всем чертям, и тут к нам не спеша приближается Хейс. Тьфу, пропасть. Что ему еще понадобилось?

— Ну и видок у тебя, — говорит он.

— Вы же сами постарались. И ваши ребята, — говорю.

— Ты что, обиделся? — Он уже держит мой мотоцикл за руль.

— Нет. Мне тепло, а мотоцикл на ходу, — отвечаю я, пожав плечами. — А больше мне ничего не нужно. Спасибо. Счастливо.

Он не отпускает руль. Неловкая пауза. Суровый мужчина хочет что-то сказать, но не привык выражать свои чувства. Я протягиваю ему руку, — может, он хоть руль выпустит.

На этот раз он ее пожимает. Вцепляется голодной анакондой. Мне не высвободиться.

Он наклоняется ко мне.

— Вообще-то я не лезу с советами, но кто бы за тобой ни гнался, лучше встретить его лицом к лицу, а не бегать от него. Возвращайся домой.

Я смотрю ему в глаза.

— Но вы-то убежали.

Бесстрастное лицо. Сильный человек. Так почему же мне кажется, что он печальный и ранимый?

— И вот до чего это меня довело. — И он плюет на землю, словно вместе со слюной избавляется от целой жизни. — Беги — и скоро окажется, что тебе уже не вернуться. Вот я и не вернулся. Возвращайся домой, к знакомой жизни и к тем, кто тебя любит.

— Не вариант. — Я бы еще что-нибудь сказал, но тут мне вспоминается знакомая жизнь и те, кто меня любит. Горло у меня перехватывает.

Он смотрит на меня и все понимает. В конце концов, у нас есть что-то общее.

— Тогда ладно. Доброй охоты.

БРУУМ-БРУУМ-БРУУУУМ! Словно пушечный залп. Старый мотоцикл с ревом срывается с места и едва не падает в реку. Коляска нависает над обрывом.

Байкеры сбегаются с советами.

— Выруливай!

— Глуши мотор!

— Сейчас псину уронишь!

Джиско с ними согласен.

Кажется, ты говорил, что умеешь водить такие штуки! Я не могу сидеть позади тебя, но ПОДО МНОЙ СОВСЕМ НЕТ ДОРОГИ! ДЖЕК! СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ!!!

Борцовский поединок со старым мотоциклом. Будто объезжаешь мустанга. Прямо на краю обрыва. Из-под колес летит песок. Пятьдесят футов — и на камни. Коляска нас перетягивает. Джиско закрывает глаза лапами.

Газую последний раз. Колеса вылезают из песка. Обратно на бетон. БРУУМ-БРУУМ-БРУУУУМ!

Едем на юг по двухполосному шоссе. В лицо бьет холодный ветер, но кожаная куртка — словно доспехи. Гортанный рев мотоцикла. Тряска пробирает до костей.

Неплохо. Даже интересно. Разгоняюсь.

Адреналин после прыжка с поезда еще чувствуется. Не говоря уже о драке с Кэссиди. Ну и ночка. Мчусь в темноту и думаю, кто следующий на меня набросится. А ну, кто на новенького?!

В голове вертятся обрывки стихов. Теннисон, «Атака легкой бригады». Вторая строфа:

Лишь сабельный лязг приказавшему вторил.
Приказа и бровью никто не оспорил.
Где честь, там отвага и долг.
Кто с доблестью дружен, тем довод не нужен.
По первому знаку на пушки в атаку
Уходит неистовый полк.[10]