С трепетом в сердце Степан согласился, хотя сомнения терзали душу. Вдвоём с отцом они разработали подробный план действий.
Добравшись до «холодной», Степан оглянулся, подождал минуту, не шевелясь, и, убедившись, что кругом тихо, толкнул дверь и прошмыгнул внутрь. В кромешной темноте ничего не было видно. Гроб стоял на козлах. Степан провел рукой по холодной крышке — под ней лежал отец, готовый к последнему путешествию.
Степан застыл у домовины, не отнимая руки от доски. Разве думали они с отцом год назад, что очутятся в лагере и что будет он хоронить тятеньку вдали от родных мест с клеймом врага народа, ссыльного. А теперь даже выходит, что и хоронить по-человечески не будет, если возьмётся за осуществление задуманного.
Для претворения замысла надо было перенести покойника в плотницкую, где работал Степан, а самому занять его место. Плотницкая стояла шагах в тридцати-сорока от «холодной» в окружении штабелей сохнувших досок и бревён.
Степан нащупал гвозди, вбитые в крышку гроба не до конца, и раскачал их. Они легко подались. Сняв крышку и прислонив к стене, подпихнул руки под тело и взвалил покойного на плечи. Отец изболелся, и тело было лёгкое, высохшее. Оно уже застыло. Степан ощущал под руками окостеневшие мышцы.
Ногой толкнув дверь, вышел и огляделся. В чёрной темноте не было видно и в двух шагах. Вдалеке, у колючей проволоки, протявкала сторожевая собака и затихла.
Перенеся покойного в плотницкую, Степан раздвинул доски и положил тело в приготовленное углубление, сверху заложив тесинами. Вначале хотел зарыть тело в стружки, которых за день накапливалось большое количество, но, вспомнив, что по утрам за ними приходят истопники, разжигавшие печи у начальства, передумал — это было опасно. Они могли обнаружить труп. А здесь в досках, которые сохли, он пролежит не обнаруженным до того времени, пока побег не будет раскрыт.
Убедившись, что он всё сделал хорошо, Степан осторожно вышел из плотницкой, прикрыл дверь и почти на цыпочках прошёл к «холодной».
До рассвета оставалось часа два или три. Небо было затянуто тёмными плотными облаками, воздух был стылый, но не морозный. «Это к добру», — подумал Степан. Если бы подморозило, он бы, дожидаясь в гробу могильщиков, мог не выдержать стужи.
Он знал, что хоронят рано утром, с рассветом, когда лагерная жизнь ещё не начиналась. Это, наверное, делали затем, чтобы похороны не отвлекали от работы остальных и чтобы не видели, сколько умирает ссыльных. Как водилось, к «холодной» приезжали двое могильщиков из ссыльных, которым было дадено послабление по причине слабого здоровья или других поблажек начальства, на лошади в сопровождении конвоира, ставили заколоченный гроб на телегу и везли на кладбище.
Когда Степану показалось, что рассвет вот-вот наступит, он приставил крышку к гробу, туже обхватил себя бушлатом, зажал в руку самодельный нож и лёг на дно, на стружки. Надвинул крышку гроба и приладил её так, чтобы гвозди сели на место. Для этого он с вечера расширил отверстия, чтобы они без принуждения входили в них.
Леёжа в темноте в неудобной позе, он стал ждать заветной минуты. Хоть делал он гроб по своему размеру, в нём было тесно, стружки промялись и голова оказалась ниже туловища, тело затекало.
Протявкала собака, ей откликнулась другая. Степан определил, что лаяли они невдалеке от конюшни, значит, могильщики запрягали лошадей, видно, уже рассветало, но он не мог этого определить, так как ни единой капли света не проникало в его домовину. Ждать ему оставалось недолго. У него онемели руки и ноги, и пока никого не было, он пытался поменять позу, насколько это позволял сделать гроб. Ощутимой пользы это не принесло. Снаружи донеслись голоса. Что именно прокричали, разобрать было трудно. Степан подумал, что это на кухню шёл наряд.
У него запершило в носу и он негромко чихнул. Совершенно одеревенела левая нога и стало покалывать ступню, но гробовщики не шли. Что если они задержатся и до завтрака не приедут? Бывали такие случаи. Тогда его хватятся и будут искать. Это было наихудшим, что он мог вообразить. Степану даже стало дурно от этих мыслей.
Дверь скрипнула. В щели гроба пробился тусклый свет, значит, рассвело. Он подумал, что пришли могильщики, но ошибся.
— Ещё не хоронили? — спросил густой голос. Степан узнал начальника лагеря и похолодел.
— Скоро приедут, — ответил ему кто-то, но кто именно, Степан не понял.
Начальник лагеря подошёл к гробу. Степан чувствовал его дыхание — у Якова Семеновича была одышка.
— Один на сегодня? — спросил он.
— Один.
— Кто?
— Загодин Антип.
— Это из новой партии?
— Он самый.
— Отчего умер?
— Старость, Яков Семенович. Организм подорван. — Это отвечал Мальшин.
«Чего сюда припёрлись? — думал Степан. — Никогда ведь не ходили. В такую рань проверку вздумали учинить. Может, кто видел, как он сюда пробирался. Сейчас заставит открыть крышку гроба…»
Но сомнения были напрасными. Начальство быстро удалилось. Скрипнула закрываемая дверь. Долетел голос Гольвича:
— Быстро похоронить, а то провоняет тут…
— Да вон уж и наряд едет…