Огненный всадник

— С чего вы, пан Якуб, так решили? — удивился Обухович.

— Вы бы видели его шапку! Из чернобурой лисицы! Да и кафтан из пурпурного сукна, очень хорошего.

Все улыбнулись. Даже в бою Боноллиус обращал внимание на одежду.

— Надо бы и нам подметные грамоты писать, чтобы московиты шли под нашу Корону, — попытался пошутить Оникеевич.

— Их потери почти ничего не меняют для нас, — грустно покачал головой Обухович, не обращая внимания на шутки и оптимизм своих подчиненных, — для нас и 120 000 — много. И даже 50 000. Пороху осталось всего 23 фасы, каждая менее 400 фунтов. Всего — 230 пудов. Из этого количества нужно выдать по фунту на человека. На две тысячи человек нужно, таким образом, пять фас. Тогда для пушек осталось только 18 фас. В случае нового штурма этого количества при усиленной стрельбе хватит на четыре часа боя, панове, не более.

— Где же они решатся на четыре часа боя! — вновь гоготнул неунывающий Оникеевич. — Хотя бы еще на полчасика!

Корф, Тизенгауз, Боноллиус, худой Остик в явно не по размеру большом мушкетерском кабассете на голове, смешливый Оникеевич — все стояли и, улыбаясь, слушали Обуховича. Кажется, они уже давно привыкли к вечному нытью воеводы о недостаче провианта и боеприпасов. Закопченные порохом, забрызганные кровью люди еще не остыли от ночного сражения, стоя, словно пьяные, не очнувшиеся от бешеного смертоносного танца, в котором все крутились семь часов кряду. Слова воеводы их не настораживали, не пугали, не огорчали. Они просто слушали, смеясь и радуясь, что выжили, что позади адская мясорубка, где могли бы погибнуть и они сами.

Обухович мялся. Хотел что-то сказать и не решался.

— Ротмистра Овруцкого так и не нашли? — спросил он наконец.

— Не нашли.

— Это… это он взорвал башню, — выдавил из себя воевода, опустив голову, — порох одних только московитов не смог бы привести к таким разрушениям. Рванул вначале секретный порох в башне, что мы заложили. И еще в трех башнях есть такие секретные запасы пороха. Думаю, этот порох теперь есть смысл разобрать на пушки и мушкеты…

Боноллиус с удивлением взглянул на Обуховича. Воевода раскрывал тайну, которую знали несколько человек: Кмитич, Боноллиус, сам Обухович и ротмистр Овруцкий. Не знал даже Корф. Именно Кмитич предложил тайно заминировать самые опасные для Смоленска башни. Кмитич на курсах в Риге изучал, как взорвал Андреевскую башню шведский комендант Выборга Кнуд Поссе во время штурма Выборга в 1495 году войсками московского царя Ивана III.

Царь, захватив Новгород, пошел и на Швецию. Но пограничная шведская крепость Выборг держалась стойко, пусть ее и обороняли всего лишь 500 немецких наемников и 1400 наскоро обученных местных карелов. Во время генерального штурма ратникам царя удалось лишь ворваться в Андреевскую башню, но Кнуд Поссе, подпалив ее, взорвал хранящийся там порох, погребя захватчиков под камнями. Кнуд Поссе был великолепным военачальником, и выборгские карелы даже считали его чародеем. Кмитич решил использовать опыт Поссе и предложил сделать тайные склады пороха в нескольких наиболее стратегически важных башнях, чтобы в случае их захвата взорвать. Обухович долго противился этому плану, считая его и неблагородным — кто-то должен был при этом сам погибнуть — и расточительным, касательно и без того скудных запасов пороха. Но Боноллиусу эта идея понравилась, и он поддержал план Кмитича. Так и сделали. Овруцкий был посвящен в тайну, но во время штурма, похоже, сам Обухович забыл про порох и вспомнил лишь тогда, когда прогремел страшный взрыв. «Может, это все-таки наше ядро взорвало порох московитян?» — уговаривал себя воевода, но понимал, что одного пороха захватчиков было бы мало для такого мощного взрыва. При этом Обухович чувствовал вину за гибель Овруцкого — получалось, что воевода косвенно обрек ротмистра на верную смерть. Видимо, поэтому Обухович решил более не применять секретный план по уничтожению башен на случай захвата. Порох приказал раздать солдатам и канонирам.

Боноллиус лишь усмехнулся, как бы говоря: «Ну, воля ваша, пан воевода».

— Ладно, — Обухович встал, отряхивая перчаткой все еще запыленный после боя белой штукатуркой камзол, — пока что дзякуй всем. Сейчас всем, кто не дежурит, отдыхать, — смягчившись, он взглянул на офицеров. Новость про порох в башне и геройскую гибель Овруцкого всех огорчила. Офицеры молча вставали и расходились, негромко переговариваясь, обсуждая минувший штурм.

* * *

— Этой ночью, говорят, Кмитич вернулся и татар у стены всех побил! — заговорщически говорил молодой синеглазый канонир Твардовский своему старшему товарищу деду Салею. Оба лежали с перевязанными головами и руками в монастыре бернардинцев, превращенном в госпиталь, на грубо сколоченных дощатых лежаках, ибо кроватей всем не хватало.

— Брехня! — отвечал третий канонир, черноглазый мужик лет сорока. — Это у них от страха.

— Но ведь наши сами слышали, как они закричали: «Кмитич шайтан!», и бросились назад! Униховский рассказывал. Он даже оборачивался, думая, что подошло подкрепление, — настаивал молодой артиллерист.