Огненный всадник

Трубецкой взирал на бой из седла, стоя на холме, окруженном ельником, наблюдая, как ветер гонит белые клочья последних ружейных залпов вниз по течению речушки, которую он ошибочно считал Шкловкой. Князь угрюмо глядел, как по мосту перебегает последняя группа вражеской армии. В подзорную трубу он хорошо рассмотрел четырех рослых гусар в запыленных шлемах, несущих на скрещенных пиках тучного человека в черном плаще и красно-черной шапке с пером. Рядом бежал человек в коричневом камзоле, поддерживающий за руку гетмана. За ними по мосту в светло-серых зипунах быстро шли пехотинцы, последние ряды которых отступали спиной вперед, выставив свои мушкеты на случай атаки. Отступающие подожгли мост, дым черными клубами начинал скрывать последние ряды литвинов, змеей обвивая переправу, извиваясь над водой и разваливаясь на куски в воздухе. Впрочем, уходящих уже никто не преследовал — казаки грабили брошенный обоз. Посеченная пулями французская конница уходила прочь от заваленного трупами людей и коней берега, увозя своих раненых и убитых товарищей.

— Черт! — князь с силой захлопнул подзорную трубу. — Ушли, шельмы! Опять ушли, мать их!

Урон маленькой армии Литвы был нанесен весьма ощутимый, особенно в командном составе. Погибла почти тысяча человек, погиб храбрый Сулима, погиб польный писарь Великого княжества Литовского Радзиминский, пали немецкие полковники Ганскопф, Путкамер, Оттенхауз… Однако Кмитичу казалось, что все обошлось куда лучше, чем могло. Ведь мог погибнуть и сам гетман, могла быть разгромлена наголову вся его армия, которую все же удалось сохранить. Но гетман выглядел очень взволнованным. Сидя на скрещенных пиках, он шарил руками по своей свитке.

— Письмо! — прокричал гетман, хлопая себя по лбу ладонью.

— Какое письмо? — повернул к нему лицо Кмитич.

— Письмо от Обуховича! Расшифрованный вариант! Оно осталось в лагере в шкатулке моей жены! Вот же я дурак! Почему не уничтожил сразу, как предписывается! Они найдут письмо, а там все описания недостатков смоленской фортеции! Секретная информация высшей степени! Вот же я идиот! Хоть самому себя наказывай!

— Это информация давно уже устарела, пан гетман! — успокоил хорунжий военачальника. — Даже не думайте про это письмо!

— В самом деле! — махнул рукой гетман. Но злосчастное письмо встревожило его не напрасно.

Глава 13 «ОГНЕННЫЙ ВСАДНИК»

Михал теперь точно знал, почему ему являлась Черная панна Несвижа. Во время утреннего кофе принесли письмо из Италии, где сообщалось, что его отец Александр Людвик Радзивилл, здоровье которого пошло в Болонье на поправку, вдруг резко зачах и в начале августа умер. Михал уронил фарфоровую чашку на пол. Та разбилась вдребезги. И уж точно — не на счастье. Юный князь бросил все приготовления к войне и поспешил в Италию, чтобы привезти тело отца и похоронить его на родине.

В Венеции, встретившей несвижского князя теплым и ярким солнцем, Михал не мог удержаться, чтобы не встретиться с другом своей ранней юности Вилли Дроздом, тем самым подающим надежды художником, который уехал к Рембрандту, а недавно перебрался в Венецию, к еще одному голландскому гуру живописи — Ехану Карлу Лоту.

Увидев вечно взлохмаченного и с перепачканными краской пальцами Вилли, Михал на время даже забыл о своем горе и словно опять очутился в детстве.

— Ты подрос и возмужал, — мило улыбался Дрозд старому другу.

— А ты не изменился! — удивлялся несвижский князь, рассматривая до боли знакомое простое лицо с застенчивым взглядом голубых глаз.

— Ну, почему — кое-что во мне поменялось, — многозначительно подмигивал Михалу Дрозд, — теперь я фламандский живописец Виллем Дрост. Но мало что изменилось, ты прав, — и он тяжело вздохнул. Вилли пожаловался, что после работы с такими великими мастерами как Рембрандт, Вермер и Лот, хотя это было для него великолепной школой, ему трудно выйти из тени образов своих учителей и засиять самостоятельно.

— Я все еще больше ученик, чем маэстро, — говорил Вилли, — в Венеции я снова учусь. Тут своя интересная школа письма маслом. Вот ты, Михал, фламандский метод письма красками знаешь?