Огненный всадник

— Совсем плохо. Расскажи, — Михал поинтересовался отнюдь не из вежливости. Он любил, когда друг посвящал его в тонкости мастерства фламандских и итальянских художников, чтобы потом самому блеснуть этими знаниями в свете или же применить на практике. Михал увлекался живописью, а фламандские мастера кисти и красок были вообще его кумирами. Михал по-белому завидовал Вилли. Он не раз признавался себе, что будь он, Михал, не Радзивиллом, а простым горожанином, незнатным человеком, то наверняка стал бы живописцем, поехал бы учиться в Голландию или Италию… Михал любил рисовать, правда, никому не решался показывать свои почти детские каракули и втайне мечтал научиться писать по холсту так же, как Вилли. Денег на работы фламандских художников он никогда не жалел, мечтая собрать богатейшую в Европе коллекцию картин голландских мастеров. И он был так горд, что его несвижский друг, простой паренек, тоже стал фламандским художником, учеником самого Рембрандта!

— Фламандский способ в основном такой, — объяснял Вилли, — на белый гладко отшлифованный грунт переводится рисунок с картона, отдельно выполненного рисунка на бумаге. Затем рисунок обводится и оттушевывается прозрачной коричневой краской, темперой или масляной. Уже и в таком виде картины выглядят почти совершенными. А вот итальянцы вместо белого грунта делают цветной. Затем по нему рисуют мелом или углем и не используют картон. Рисунок обводят коричневой клеевой краской, ею же прокладывают тени и прописывают темные драпировки. Затем покрывают всю поверхность слоями клея и лака, после чего пишут масляными красками, начиная с прокладки цветов белилами. После этого по просохшей белильной подготовке пишут корпусно в локальных цветах, в полутенях оставляя серый грунт. Ну, это уже тонкости. Заканчивают живопись лессировками. Я решил попробовать смешать стили.

— И как?

— Не хочу хвастать. Вот, оцени.

С этими словами Вилли подошел к закрытому сукном мольберту и открыл его. Михал остолбенел: в полутемной мастерской словно зажгли фонарь — перед ними сидела полуобнаженная девушка с белой кожей, отражающей солнечный свет. Тело ее светилось в полумраке пропахшей красками комнаты. Девушка была… живой: она застенчиво и чуть игриво опустила глаза, которые, тем не менее, уже кокетливо посматривали в сторону парней, пусть и смущаясь, что двое молодых мужчин рассматривают ее обнаженную грудь. От тела девушки даже пахнуло свежестью молодой белоснежной кожи и еще каким-то чарующим и очень тонким запахом духов. Михал это почувствовал и аж привстал с табурета, чтобы извиниться, прежде чем сообразил, что в мастерской сидит и не девушка-натурщица, о чем он сразу подумал, а уже готовая картина. Ослепительно белое платье упало с груди девушки и ее покатых плеч, голова задумчиво склонилась, темные волосы зачесаны назад, лишь локон игриво падал на гладкое обнаженное плечико. Михалу показалось, что вот-вот подует из открытого окна ветер и сдует этот легкий локон с плеча девушки, разметает ее тонкое, словно паутинка, платье. Кажется, изображение на полотне шевелилось, жило, было не изображением, а окном в другой мир, где сидит эта красавица и слегка грустит, не замечая двух молодых людей, бестыже ее рассматривающих. Дышала обнаженная грудь, а веки вот-вот окончательно приоткроют ее бездонные грустные глаза… Лицо и глаза… Вот что поразило больше всего Михала! Точно так же как Вилли в свои, наверное, неполные семнадцать лет четко ухватил мимолетный смех Аннуси Радзивилл, так же и здесь: лицо девушки было в движении! Она опустила большие печальные очи, но… уже, с легкой, едва заметной улыбкой, как бы реагируя на зов, поднимала их, готовая в следующую секунду бросить заинтересованный взор на окликнувшего ее. Томные грустные глаза и легкая улыбка… Как это удивительно сочеталось на лице девушки!

Михал не глядя взял со стола деревянную с желтым засохшим пятном краски кружку, сделал глоток разбавленного красного вина, вынул платок, утер губы и взмокший лоб.

— Frappant![27] Вилли! Еще лучше, чем ты изобразил мою Аннусю! Лучше раз в сто! — пролепетал восхищенный Михал. — А… а кто это?

— Это Вирсавия. Хотя натурщицу, конечно же, звали по-другому. Просто мне понравилась идея «Вирсавии» Рембрандта, и я решил написать свою, но лучше.

— У тебя получилось, Вилли! — Михал, чувствуя, что не может стоять, сел на высокий заляпанный высохшей краской табурет на трех ножках. — Не представляю, что может быть лучше! В Литве ничего подобного даже близко нет!

Дрозд молча отошел к столу, тоже взял кружку с разбавленным вином, отхлебнул, оценивающе взглянул на полотно, словно видел его в первый раз, и кивнул, как бы соглашаясь с Михалом.