Огневица (СИ)

— Не рада? Что так, Нелюшка? — руки от нее убрал, отступил на шаг малый. — Моей будь. Хучь завтра ко мне перебирайся, а потом и обряд справим. Вено-то за тебя давать некому.

— Тиша, ответь, люба я тебе? Почему обряда просишь? — Нельга не двигалась, строго смотрела в глаза Тихомира и тем удивляла.

— Говорил уж, Нелюшка. Люба. Инако и не просил бы моей стать. С чего речи такие? — сердиться начал, но виду не подавал.

— Давеча говорил, что Цветава жар-птица, не я вовсе. Нужна я тебе? Дорога ли? — Нельга ждала ответа, а Тиша взъярился.

— Нельга, сама не видишь? Стал бы я тебя за себя брать, если бы не дорога была? Зачем мне жар-птица? В небеса лететь? Ты мне нужна, тут в яви, на земле, — голос повысил, брови насупил. — Ты скажи, пойдешь, нет ли? Батька ответа ждет.

— Батька? А ты? Ты-то, Тиша? — Нельгины глаза сделались темными, опасными, такими, которых Тихомир никогда и не видел у неё.

— А я что? Я тоже жду. Работы невпроворот, поспешать надоть до пахоты. Вторым днем собирайся, все бабы Голодавые идут сети тянуть. Вот и ты с ними. А обряд уж как-нибудь. Не до того сейчас, Нельга.

После этих слов сделалось с тихой девушкой и вовсе несусветное! Выпрямилась, голову высоко вознесла, брови вскинула и руки сложила на груди. Тише поблазнилось, что перед ним вовсе не безродная Сокур, а ни много, ни мало княжна Новоградская.

— Вон оно как? — голосом Нельга тоже изменилась. — Стало быть, руки рабочие надобны? Ты мне обскажи, Тихомир, борти-то мои никак Голодавым отойдут?

— Так все по уряду, Нельга. Ай, нет? Жена к мужу добро свое перевозит, — Тихомир аж залюбовался девкой — до того хороша стала, до того горда и вольна, что не передать.

Шевельнулось в парне плотское, обдало горячим. Смотрел, и не узнавал тихую Нельгу, желал ее сейчас так, как никогда. Уд в портах высоко взметнулся, руки сами собой в кулаки сжались, будто упреждали хозяина: «Держись, терпи, скоро возьмем ее».

— По уряду? А где ж вено мое? — наступала, сверкала взглядом, волновала гордой статью. — Коли батька твой ответа ждет, то и я жду вена за себя. Вон хучь Богше снеси, уж давно родня мне, пусть и не по крови. А я еще и подумаю, надо ли мне за рыбака-то простого идти. Спину гнуть послушно и руки работой маять.

— Эва как… Говорила, что люб я тебе, а принялась серебрушки считать? — сделал шаг к ней, кулаки еще сильнее сжал.

Она взгляда не отвела, еще выше голову вскинула, да так, что звякнули серебряные тонкие навеси на висках.

— Люб, того не скрывала. Одного токмо не знала, что я батьке твоему нужна, а не тебе, — голосом дрогнула, но слезы не уронила. — Я бы тебе все отдала, Тиша. Все, что имею и себя до горки, а вон поди ж ты… батьке твоему я милее, чем тебе. Все бы с тобой пережила, слышишь?! Хучь голод, хучть немочь! Если бы знала, что любишь!

— Нельга… — выдохнул Тихомир изумленно. — Вон ты какая….

— Что? Такой не нравлюсь? Тихая нужна? Ты взглядом-то меня не сжигай. Поздно уж. Раньше надо было так-то смотреть, Тишенька. И про вено забудь, мне не надобно. Твоей не стану, Тихомир. И не потому, что обида меня точит, а по иному горю. Возьмешь меня хозяйкой в дом, пожалеешь. То к беде. Любила я тебя, и сейчас люблю, а с того и не хочу явь твою печальной делать. Уходи.

А и ушел бы, но не смог. Думки-то разные в голове крутились. Не такую жену искал Тихомир. Не с норовом, не крепкую, не гордую. С такой, пожалуй, не сладить. Характер-то ее борзый всё и вся перепрёт, не будет в доме порядка и покоя, одни токмо крики, да ссоры. Но задела она, зацепила сильно. Завлекла волей своей, гордым взглядом и красотой, которую не примечал в ней.

Мужицкое и пересилило! Кровь в голову кинулась, мыслей лишила всяких, кроме одной — своей сделать, вот сей миг. Увидеть, как подчиняется ему — Тихомиру — как послушно отдает себя вот прямо тут, на прошлогоднем сене. А что ж не взять? Сама же сказала, что и посейчас любит….

Сделал к ней шаг широкий, сжал крепко тонкий девичий стан, вздрогнул счастливо, но сдержался и не отдал семя скоро. Обхватил Нельгу крепче, вздернул подол запоны, просунул руку мозолистую меж гладких бедер, коснулся в грубой ласке сокровенного, смял пальцами крепкими нежные складки. Влаги ее не почуял, отклика не заметил, но не о том думал сейчас, не о том пёкся.

— Тихомир, нет… — она сжалась, руку его от себя отталкивала. — Что творишь? Не слыхал меня?

— Тихо, Нельга. Молчи…молчи…. Больно не сделаю… — дышал тяжко, грудь ходила, как мех кузнечный.

— Тиша, нет! Пусти!

И слушать не стал, толкнул ее на сено, навалился поверх, развел широко белые колени. Дернул ворот рубахи, развалил надвое ткань тонкую. Принялся целовать высокую белую грудь. Да не ласкал! Клевал жадно, словно птица хищная добычу. Нельга извивалась, кусалась, а уж спустя миг закричала громко. Тихомир не медля, накинул руку на ее лицо, удержал крик, скрыл нелепие, что творил сейчас. Тряскими руками рассупонил порты, стянул и не успел…