Огни Хякки Яко

Подзаработать мы были только рады, да и эти двое не доставляли нам хлопот. Мы их ни о чём не расспрашивали, да и они к нам не лезли: просто ехали, не отставая, до самого Ганрю. На красавицу дочку мы заглядывались всю дорогу, но никто её не посмел и пальцем тронуть – как и старика, который крепко сидел в седле, даже несмотря на свою застарелую рану в бедре. Хромал он страшно, но ни разу не проронил и слова жалобы. Старой закалки воин, таких сейчас уже не сыщешь…

Фукуи благополучно обосновались в Ганрю. Старый самурай занялся торговлей, а Миори устроилась учителем в семью зажиточного фабриканта. О возвращении в столицу они и не помышляли, даже когда восстание было подавлено. Должно быть, деваться им было некуда – говорят, после пожара от старого Дайсина мало что осталось.

Я же приглядывал за ними. Каюсь, красота Миори запала мне в душу. По части женщин я всегда был не промах, но с той поры, как встретил её, больше ни на кого и смотреть не мог. И однажды, когда мне стало известно, что старик Фукуи тяжело болен, я пришёл к ним и предложил помощь. Свою, клана Аосаки – любую, какая могла бы потребоваться.

Миори поначалу наотрез отказалась иметь дело с якудза, но её отец оказался мудрее. Когда мы с ним говорили с глазу на глаз, он взял с меня слово, что я позабочусь о его дочери. Не знаю, почему он решил довериться именно мне. Возможно, как и старый глава Нагасава, разглядел во мне что-то, что пришлось ему по душе. Или увидел, что мои чувства к Миори были настоящими. Я действительно не сумел бы навредить ей, даже если бы она меня возненавидела.

Никогда прежде отец не был с Уми столь откровенен. Никогда он так открыто не говорил о своих чувствах к кому бы то ни было. И Уми верила его словам: о таких вещах он не стал бы ей лгать.

– Но всё сложилось по-другому. – Впервые за всё время разговора лицо отца просветлело. – После смерти старика Фукуи Миори осталась совсем одна, и я посватался к ней. И, разумеется, она мне отказала. Твоя мать была очень упрямой и верной себе. Лишь через год она перестала гнать меня с порога всякий раз, как я приходил. Миори переменилась ко мне, я это почувствовал, и на следующее моё предложение она ответила уже согласием.

Спустя ещё два года у нас появилась ты. И в тот миг, когда я впервые взял тебя на руки – ты была едва ли больше кошки, которую Миори подкармливала в саду, и пищала точно так же, – я почувствовал себя цельным, словно меня наконец кто-то собрал по кусочкам в того, кем я должен был стать. Главой клана. Мужем. Отцом.

Глаза защипало от подступивших слёз, и Уми стоило немалых трудов сдержать их. Ей хотелось коснуться отца – убедиться, что она и вправду слышала эти слова именно от него, а не от порождения собственной фантазии. Они сидели бок о бок: стоило только чуть вытянуть руку, и Уми смогла бы дотронуться до его предплечья.

Но она этого не сделала. Не решилась. Как и подобает воспитанной дочери, Уми не привыкла проявлять к отцу что-то кроме уважения и почтения. Поэтому всё, что ей оставалось – лишь молча внимать, предчувствуя, что отец вот-вот доберётся до самой сути своего рассказа.

– После подавления восстания от клана Мейга не было ни слуху ни духу, и мы с Окумурой выдохнули, решив, что всё, к счастью, кончено. Он к тому времени тоже остепенился, обзавёлся наследником, и всё происходившее на подступах к Дайсину стало казаться нам дурным сном…

Но мы ошибались. Дракон свидетель, как же мы ошибались! И за эту ошибку нам обоим пришлось заплатить непомерную цену.

Какими мы были наивными дураками! Рассчитывали, что такой сильный клан, как Мейга, будет полностью уничтожен… Как бы не так! Если в змеином гнезде уцелеет хоть одна гадина, через какое-то время они снова размножатся и станут ещё злее, чем прежде.

Спустя восемь лет относительно спокойной и мирной жизни мы с Окумурой получили одинаковые письма. Они оказались пусты – лишь в середине каждого листа был кровью нарисован герб в виде бабочки.

Мы оба понимали, что это значило. Однако предпринять что-либо попросту не успели: следом за письмами явилась она. Та, кого должны были уничтожить вместе с остальными колдунами, принявшими участие в восстании.

Спрятанные в рукаве письма больно впились уголками в кожу, но Уми не обратила на это ни малейшего внимания. Она даже на миг задержала дыхание, осознав, о ком говорил сейчас отец.

И следующие слова подтвердили её страшную догадку:

– Она всегда представлялась госпожой Тё. Настоящего имени этой женщины нам разузнать так и не удалось, хотя, видит Дракон, мы с Окумурой использовали всё своё влияние, чтобы выяснить о ней хоть что-нибудь. Скорее всего, она из рода Тёбэ́й, побочной ветви клана Мейга. Но это знание уже никому и ничем не поможет.