Огни рампы. Мир «Огней рампы»

– Все музыканты ходят бородатые. И вот, – вернулся он к своему рассказу, – он скажет вам, что увидел вас у герцогини Имярек, на званом ужине после вашего лондонского дебюта, и что он сочинил для вас балет. И вот тогда вы вспомните, кто он такой. И напомните ему, кто вы такая. И в тот вечер будет ужин на балконе с видом на Темзу… Будет лето, на вас будет розовое муслиновое платье, и он будет ощущать исходящий от вас аромат. А весь Лондон будет сказочным и прекрасным. Вы будете сидеть друг напротив друга за столиком, и будет звучать музыка – его музыка, тихо доносящаяся из ресторана. А когда налетит легкий ветерок и заставит дрожать пламя свечи на столе и его отражение затанцует у вас в глазах, вы погрузитесь в воспоминания и расскажете ему, как он, худой и бледный, приходил в магазин, и как вы помогали ему и подкладывали лишние листы, и как потом из-за него лишились места. И вы обменяетесь жгучими, многозначительными взглядами. И под шафранными небесами – в изысканно-меланхоличных сумерках – он признается вам в любви. И вы ответите, что всегда любили его. И в беззвучной симфонии вашего счастья вы оба забудетесь сном. Вы оба начнете видеть сны – сны о будущем.

Кальверо выглянул во двор позади дома. Там дворняга что-то вынюхивала – пришла по запаху к здоровенной мусорной куче и теперь ходила около нее кругами.

– Да, – проговорил он, – жизнь таит столько возможностей. Нужно только уметь мечтать… и иногда мечты сбываются.

Он отвернулся от окна и с трудом всмотрелся в комнату: сгущались сумерки. Терри сидела в кровати, обхватив руками колени, и глаза у нее блестели.

Кальверо сел в старое кресло и снова заговорил.

– У вас есть данные, есть вдохновение… Это видно вот здесь, – пояснил он, легонько проведя пальцами у висков. – Вы можете стать великой звездой… Если захотите… прима-балериной всего мира!

Вдруг Терри громко всхлипнула, и Кальверо встрепенулся:

– Что такое?

– Я больше никогда не смогу танцевать!

– Почему? – чуть ли не крикнул он.

– Я – калека!

– Это чистая истерия! Вы просто внушили себе, что вы – калека!

– Как вы можете так говорить? – прокричала она.

– Вам не хочется жить! Поэтому, чтобы убежать от жизни, вы решили стать калекой!

– Это неправда!

– Правда! Иначе бы вы боролись.

– А за что тут бороться…

– Ага, вот видите! Сами же сознаетесь! За что бороться… да за все! За жизнь, за саму жизнь! Разве этого мало? Сколько в ней тайн и красоты! Просто жить! Страдать! Радоваться! Отвага – вот единственный ответ на вызов жизни! И еще вдохновение! А вы – у вас есть вдохновение… Вам есть куда вкладывать силы – вы можете танцевать!

– Но невозможно танцевать без ног, – надломленным голосом возразила она.

– Я знаю одного человека, – ответил Кальверо, – у него нет рук. И он играет скерцо на скрипке – играет пальцами ног. Забудьте о себе! Взгляните на свои страхи в масштабах Вселенной! Вы – ее часть… Подумайте о мощи Вселенной… внутри которой движется Земля! Растут деревья! И та же мощь есть и в вас! Но вы должны пускать ее в ход!

В тот вечер Кальверо, сидя на галерке, смотрел “Гамлета”. Но он никогда не выносил искусства, которое нельзя было назвать гениальным, и потому сейчас ушел из театра с отвращением. Придя домой, он заглянул в комнату Терри и увидел, что она сидит в кровати и дожидается его.

– Так вы не спите?

Она улыбнулась.

– Как вам спектакль?

– Все было превосходно – пока не подняли занавес.

– А Гамлет?

– Как всегда, актерская игра была очень сложной, – ответил он. – Такой сложной, что никто не мог понять: что же его мучит? Если бы только Гамлета можно было играть совсем без актера! Этот же все время колебался, как лилия на ветру. Никак не мог ни на что решиться. И зрители тоже. Они не знали, что и думать.

И тут Кальверо принялся передразнивать актера, поясняя, что он имел в виду.

– Быть иль не быть, – произнес он дрожащим голосом, созерцая выставленную вперед вилку.

– Смиряться ль под ударами судьбы
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.[24]

Тут он прервался.

– Фу! Какая чушь! Да Гамлет же сумасшедший! У него кровь закипает от ярости – и в этой сцене нужна страсть, нетерпение!

Он оттолкнул тарелку, чтобы показать, что он имеет в виду, и принялся расхаживать по комнате взад-вперед. Терри смотрела на него как зачарованная.

– Быть иль не быть… – В его голосе слышались ярость и нетерпение, а потом он дошел до строк: – Скончаться. Сном забыться, – их он произнес медленно и сварливо, – уснуть… и видеть сны?.. – Тут он запнулся и завращал глазами: – Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят? – Циничным тоном он продолжал: – Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет несчастьям нашим жизнь на столько лет. – Теперь он заговорил громче и быстрее: – А то кто снес бы униженья века…

Произнеся: “Кто бы согласился, кряхтя, под ношей жизненной плестись”, он остановился и устрашающе прошептал: