Огни рампы. Мир «Огней рампы»

У Чаплина лицо потемнело от злости. Он готов был выбросить эту машинку в окно, вместе с записанной мелодией. А потом вдруг она заиграла. Послышалась какая-то громкая какофония, неистовые крики, топанье ногами, но сквозь весь этот фон и сквозь рокот фортепьяно в тональности фа проступала какая-то гармония. Раш уловил ее и сыграл мелодию – вначале просто, а затем добавив к ней богатые аккорды.

– Прекрасно, – сказал Чаплин. – Прекрасно! – Он облегченно сглотнул и мгновенно забыл о своей яростной битве с магнитофоном. – Вот от этого теперь попробуем оттолкнуться[54].

Рашу явно удавалось сохранять самостоятельность при работе с Чаплином, и ему было искренне жаль, что тот оставался музыкально неграмотным,

потому что он очень глубоко чувствует музыку. Я пытался его обучить. Я предлагал ему использовать всю клавиатуру, убеждая в простоте гаммы. Уж кто-кто, а он бы мог все это освоить. Ведь есть всего четыре трезвучия: мажор, минор, уменьшенные и увеличенные, и эти четыре – фундамент любой гармонии. И я все это продемонстрировал ему на фортепьяно. А он слушал. Чаплин всегда прислушивается к чему угодно, потому что он готов воспринять новые знания от любого. А потом он говорил: “Рэй, я так не могу. Ты хочешь, чтобы я механизировал свои мысли. Это совершенно невозможно!”[55]

По-видимому, Раш умел предотвращать печально знаменитые приступы ярости Чаплина:

Они писали музыку для одной из ключевых сцен. Раш переводил на музыкальный язык мелодию, которую напевал ему Чаплин, а Чаплин старался как можно лучше передать мотив, звучавший у него в голове. Вскоре Раш дошел уже до самой сложной ритмики, пытаясь воспроизвести на фортепьяно звучание тех инструментов, какие представлял себе Чаплин. “Теперь – валторна, – требовательно говорил он. – Где валторна?” Через минуту: “Где контрапункт?” Когда же он затопал ногами, крича: “Где арфа?”, Раш резко прервал игру и посмотрел ему в глаза. “Здесь нет никакой арфы, – сказал он. – Здесь есть одно только фортепьяно”. Чаплин зашатался и заморгал, словно ему только что отвесили оплеуху. Было такое впечатление, что его подло обманула жестокая действительность, которая никак не позволяла фортепьяно превратиться во что-нибудь еще. Но почему? Постепенно выражение обиды сменилось печалью – ему было очень жалко самого себя[56].

К 3 августа 1951 года они уже были готовы сделать предварительную запись музыки к балетному эпизоду в звукозаписывающей студии “Глен Гленн”, с известным голливудским музыкальным руководителем Джозефом Бернардом Кацем (1909-1992) в качестве дирижера. В пятницу 10 августа они вернулись в студию, чтобы отредактировать сделанную запись, но на следующий день, когда они прокрутили ее, Чаплин явно остался недоволен. Генри Грис рассказывает: