Огни святого Эльма

— Да, — продолжал священник, — я лишний раз убедился в собственном малодушии. Слаб я слишком. Если бы я умер на кресте, может быть, это бы их как-то убедило и расшевелило. Господь, видя мою слабость, не позволил мне больше страдать.

— Мне кажется, что все эти ваши проповеди бесполезны, — сказал Данила. — Матросы вас замучают, вы не сможете умереть, а только сойдете с ума.

— Нет, ты не прав, — сказал священник, с трудом выговаривая слова. — Ничего зря не делается. Если Господь попустил мне попасть на этот корабль, значит, я должен заботиться как священник о душах, находящихся здесь.

Боцман, который до сих пор сидел молча и смотрел на отца Олега, встал и сказал:

— Ну ладно, я вижу, что все, слава Богу, хорошо кончилось. Я пойду.

— Господин Ван Гольф, не уходите, — взмолился Данила. — Они его убьют.

— Я оставил инструмент на берегу. Потом я хочу принести еще бревен. Кто же за меня это сделает?

— Но ведь отец Олег опять пойдет проповедовать. Они опять его будут мучить.

Боцман сел, достал трубку, набил ее и раскурил, выпустил струи дыма и задумался.

— Ну, вот что, — сказал Ван Гольф, — пусть он пока отдохнет, потом я запру его в кладовую. Там ничего. Воздух есть. Я ему дам еды, питье и немножко вина. Он там посидит пару часиков, пока я закончу работу. Дверь я запру, а ключ спрячу. Там дубовая дверь, обитая железом. Ее никто не откроет без ключей.

Боцман встал и молча вышел. Через полчаса Ван Гольф пришел и сказал:

— Ну, пойдем.

А отец Олег и Данила все еще сидели за столом.

— Нет, что вы, в этом нет необходимости, не надо, — сказал священник.

Но Питер взял его за руку и за плечи и потащил.

Батюшка не особенно сопротивлялся.

— Ничего, там можно поспать на ящиках. Два часа посидишь, отдохнешь.

Данила плелся за ними. Конечно, ему было не очень приятно, что отцу Олегу придется несколько часов сидеть в затхлом и темном помещении, но все-таки это лучше, чем быть повешенным на мачте. А тем временем матросы снова ушли с корабля на остров. Им было очень скучно. Некоторые пошли поесть фруктов. Остальные лениво ругались на берегу. На паруснике осталась лишь небольшая группа матросов, пивших водку.

— Смотрите-ка, Ван Гольф тащит этого попа, — сказал один из них.

— Наверное, он и боцмана довел. Эй, Питер, сверни ему шею. Он нам надоел. Пусть помучается. В следующий раз мы его покрепче привяжем к мачте, чтобы невозможно было снять, — добавил Краб. — Я еще до него доберусь.

— Негодяи, держитесь от них подальше, — проворчал боцман.

Данила увидел, что Питер привел священника к какой-то двери рядом с кубриком, открыл ее огромным ключом. Там было небольшое помещение, метров примерно в восемь. Оно наполовину было заставлено всякими бочками, бочонками, ящиками, инструментами.

— Вот, — сказал боцман. — Посидите тут на бочках. На ящиках лежит бушлат, можете поспать. Здесь еда, вино, вода, все необходимое. Питер закрыл дверь своим ключом и отдал его Дане.

— Не волнуйся, — сказал он Даниле, — ее никто не откроет. Проследи за отцом Олегом, у меня очень много дел. С этими словами Ван Гольф ушел.

Глава 20 Воспоминания… как острый нож они

Данила немножко успокоился. Вдруг Даня увидел, что к каморке кто-то идет. Это был Ханс, одетый точно так же, как и в прошлый раз. Он выглядел крайне озадаченно и расстроено, как человек, совершивший ошибку, стоившую ему огромных денег.

— Ты что здесь делаешь? — окрикнул его по-английски Данила. Ханс вздрогнул.

— Пусти меня с ним поговорить, я очень сожалею о том, что произошло, я был не в себе.

Данила долго не хотел пускать католического проповедника, потом спросил у отца Олега и последний сказал, что надо впустить Ханса, если тот хочет поговорить.

Католик зашел в каморку, куда заперли отца Олега. Растрепанные волосы Ханса спутались, он плакал.

— Что с вами? — спросил русский священник. Его собеседник сел на стул и начал рассказывать:

— Простите меня, что хотел вас убить и ударил, это было от отчаяния, я ведь тоже христианин. Хотя сейчас у меня такое чувство, что я перестаю верить. Умоляю, простите, я ничтожество и грешнейший из всех людей! Мои вера и проповедь не принесли мне ничего кроме страданий. Иногда мне даже кажется, что капитан прав, Господь неумолим. Раньше я был готов часами переубеждать любого, кто не чтит святость папского престола и не признает непорочное зачатие, я ненавидел представителей других конфессий. А сейчас я даже не уверен, что Бог существует. Моя душа пуста, — Ханс вздохнул, обхватил голову руками и начал рассказывать: