Огню плевать (СИ)

Они оставляют меня. Остаются пустыми скорлупками от неведомых смыслов, которым только предстоит наполниться свежей плотью непознанного. И я отчаянно хватаюсь за утихающие в голове сочетания букв, будто это может помочь удержать образы казино, микроскопа, депрессии, рок-н-ролла, насоса, шоколада, синицы, креозота, валюты, дистилляции, титанового сплава и гиперзвука…

Пытаюсь что-то сказать, но из горла вырывается только хрип. Кочевники подаются прочь, будто от прокаженного. Кто-то даже стягивает с плеча буар-хитту, кто-то длинным когтем чертит в воздухе странные знаки.

Неуверенными жестами изнуренного странника я даю понять, что хотел бы напиться. Пусть даже напоследок. Крысы переглядываются, но я не вижу глаз, они по-прежнему скрыты за многоступенчатыми выступающими окулярами. Снова раздаются шепотки, в основной группе начинает плакать мелкий крысеныш.

Наконец один из кочевников приближается ко мне, и я без удивления замечаю, что его правая лапа-рука лежит на рукояти длинного, изогнутого вперед тесака в кожаных ножнах на поясе. Свободная кисть исчезает в складках балахона, и через секунду человекоподобная крыса протягивает мне тощий меховой бурдюк.

Этого доброго малого зовут Джу-бир-Амрат. Но для меня это знание открывается значительно позже, как название встреченного племени — Стиб-Уиирта. Это не на нихонинди, это на внутреннем языке пустыни, и означает что-то вроде «катиться по барханам в сторону заката»…

Дрожащей рукой я забираю бурдюк, с усилием выдергиваю костяную пробку и припадаю к горлышку. Вкуснее этой теплой вонючей воды я не пил за всю свою жизнь. Впрочем, что это за жизнь? Я не помню…

Амрат отбирает ополовиненный бурдюк и возвращается к своим. Кочевники все еще переглядываются, рисуют когтями в жарком воздухе и негромко обсуждают. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что они снова решают мою судьбу.

Обсуждают, не будет ли безопаснее убить меня, и я (вот так ирония!) не могу их за это винить: наслаиваясь на обрывки уходящих в забвение воспоминаний, сверху ложатся новопривнесенные из таинственного ниоткуда, но почти не противоречащие свергнутым основам. И гласят они, что примитивные народы невероятно суеверны и столь же просты. А поэтому большинство их поступков, совершаемых с непосредственной детской жестокостью, иным кажутся невероятно чудовищными…

Старейшины и воины спорят все громче.