Огонь, гори!

— Спасибо, но плащ и… все остальное останется при мне, — поспешно сказал Чевиот.

— Как вам будет угодно, сэр, — улыбаясь, произнесла женщина.

— Ммм… скажите, а леди Дрейтон… она не… Служанка низко присела, указав на закрытые двойные двери слева от вестибюля с мраморным полом.

Флора не стала притворяться, будто не слышала, как рядом с ее домом остановился экипаж. На ней по-прежнему было темно-синее платье, расшитое золотом. Она сидела с прямой спиной за столом у камина. Пальцы лежали на странице книги, в кожаном переплете, которую она читала.

На столе горела масляная лампа. По обеим сторонам от беломраморного камина, отбрасывая желтые отблески, висели газовые лампы; в камине ярко пылал огонь. Чевиот заметил под глазами у Флоры темные круги.

Когда он открыл двери, Флора не шевельнулась, она по-прежнему сидела неподвижно, горделиво выпрямив лебединую шею. Через мгновение в глазах ее отразился страх — вдруг он ранен. Поняв, что он невредим — по крайней мере, с виду, — она поднялась.

Чевиот поспешно положил конторские книги и драгоценности на стул, обитый вишневым бархатом. Флора подбежала к нему и обвила его шею руками так страстно, что он невольно поморщился — она задела ссадины. Когда его возлюбленная запрокинула голову, он принялся пылко целовать ее, но вскоре заставил себя отступить — от греха подальше.

— Позволь заметить, любовь моя, что из всех женщин на свете ты самая непредсказуемая! — хрипло произнес он.

— Какой чудесный комплимент! — Флора едва не расплакалась. Она действительно сочла его слова комплиментом. — Вот видишь, ты умеешь быть любезным, если захочешь!

Она тут же напустила на себя важность, вспомнив о своих обязанностях хозяйки дома. Несмотря на то что ее тянуло к нему, она отстранилась и сморщила носик в притворном отвращении:

— Фу! Ты опять курил!

— Разумеется, курил. Но ведь не опиум и не гашиш, а всего-навсего табак!

В глазах у Флоры стояли слезы.

— Табак, — заявила она, — грязная и отвратительная привычка, которой не место ни в одном приличном доме. Если уж мужчине вздумалось курить, то пусть поднимается наверх и курит в дымоход.

— Он… что делает?!

— Садится на плиту, — она величественно указала на пол камина, находящегося рядом с ней, — засовывает голову в дымоход и выпускает дым вверх по трубе. Конечно, — поспешила добавить она, — если там нет огня.

Чевиоту вдруг стало легко и весело; он желал Флору, и вместе с тем ему хотелось ее подразнить.

— Да уж, — проговорил он с серьезным видом. — Если бы меня заставили засунуть голову в дымоход над камином, я опалил бы бакенбарды, не докурив сигары!

— Но у тебя нет никаких бакен… ой, что это я! Ты опять шутишь! Я тебя ненавижу!

— Флора, посмотри на меня. Ты на самом деле против курения?

— Конечно нет. Поцелуй меня еще раз… — И потом, после паузы: — Вечером я вела себя отвратительно…

— У тебя был веский повод.

— Нет, нет! Я пришла в ярость, — Флора отбросила всю важность и снова стала самой собой, — потому что очень боялась. Ты думаешь, я не знаю, какая репутация у Вулкана? А он попросил тебя остаться, и ты… впрочем, не важно! Но ведь у тебя действительно были неприятности, да?

— Да, мелкие. Не о чем говорить.

— Слава богу, — едва слышно прошептала она. — Милый! Пойдем, сядь рядом и все мне расскажи. Позволь я возьму твой плащ.

— Нет, нет! Только не плащ!

Но Флора уже отстегнула застежку и тяжелый каракулевый воротник. Когда плащ упал ей на руки, она испуганно вскрикнула.

Ни воротничка, ни шейного платка на Чевиоте не было. Рубашка висела клочьями и в двух местах пропиталась запекшейся кровью. Брюки, порванные на обоих коленях, были в пыли, как и порванный фрак. На правом рукаве фрака, который он подвернул, умываясь у насоса, чернела прожженная дыра.

— Да… понятно, — тихо прошептала Флора. — Всего лишь мелкие неприятности, не о чем говорить. — И вдруг расхохоталась. Она смеялась и смеялась и никак не могла остановиться.

— Флора! Флора, хватит! Нельзя так распускаться!

Смех тут же смолк. Крепко прижав плащ Чевиота к груди, Флора подняла на него взгляд, исполненный такой невыразимой нежности, что ему стоило большого труда не отвести глаза.

— Нет, Джек, дело не в нервах и не в капризах. Мне правда стало смешно. Но я… у меня сердце изболелось. Я скажу тебе, что я решила… какое решение приняла сегодня. — Она облизала губы и еще крепче прижала к груди плащ. — Не скрою от тебя, милый, я многого не понимаю. Я не понимаю тебя. Иногда мне кажется, что ты человек из иного мира. Я не понимаю, почему ты так настаиваешь на «своей работе». — От смущения она прикусила губу. — Джентльмены не работают — им нет нужды работать. Нет, нет, никогда — так говорил мой отец.

Не возражай мне… Да и к чему мне понимать? Неужели мне надо стать глупышкой, такой, как другие женщины, и воображать, будто мои чувства и есть настоящая жизнь? Вчера я повела себя глупо — да, да! — и сегодня тоже. Но если ты меня любишь, я постараюсь поумнеть. И если ты так предан своей полиции… что ж, тогда и я предана ей тоже! Это никакая не добродетель с моей стороны. Я просто люблю тебя таким, какой ты есть.