Огонь и агония

А вот это уже современный вариант «Баллады о вересковом меде», а если еще ближе — фильма Говарда Хьюза о Первой Мировой «Ангелы ада»: «Вам про оружье рассказать, не правда ли, сеньор? Мы спрятали его давно. Мы двое знали, где оно. Товарищ мог бы выдать под пыткой палачу. Ему, который мог сказать, мне удалось язык связать. Он умер — и не скажет! Я жив — и я молчу!» («Рассказ о спрятанном оружии».)

Начинается война, события принимают трагический оборот, и в страшном июле 42-го Симонов пишет знаменитые стихи «Убей немца!». Ну, в «Красной Звезде» они появились уже под названием «Убей его», позднее начался гуманизм, и они стали называться иногда просто «Убей», а потом заголовок вообще сняли, и стали называть по первой строке: «Если дорог тебе твой дом». А «немцев» заменили на «фашистов». Но в оригинале-то было сказано прямо: «Чтобы немцы ее втроем взяли силой, зажав в углу… Чтоб солдатский портрет в крестах немец взял и на пол сорвал… Если немца убил твой брат, если немца убил сосед — это он, а не ты солдат, а тебе оправданья нет». В послевоенных вариантах этого вехового, знакового стихотворения были мелкие разночтения, это не важно.

Но кроме стихов военных, сугубо бойцово-героических и патриотических, пардон за такой сомнительный оборот, Симонов поразил совершенно еще одним, иным. Все в том же сорок втором в Советском Союзе, изнемогавшем в чудовищной войне, был издан единственный сборник лирических стихов. Это был «С тобой и без тебя» Симонова. Поздней уже, в мемуарах, Симонов вспоминал, что выходу способствовал отзыв Щербакова — председателя Совинформбюро и начальника Главполитуправления Красной Армии. Щербаков молодому Симонову благоволил. Симонов потом вспоминал, что ему хватило ума не хвалить везде Щербакова — человека страшного, алкоголика, змеюки, но пропагандиста и организатора сталинской пропаганды очень талантливого.

И вот в этом сборнике, кроме уже знаменитого «Жди меня» — такие тихие простенькие шедевры, как «Плюшевые волки, зайцы, погремушки. Детям дарят с елки детские игрушки… Желтые иголки на пол опадают. Все я жду, что с елки мне тебя подарят». Или вот это: «Письма пишут разные: слезные, болезные, иногда прекрасные, чаще — бесполезные. В письмах все не скажется и не все услышится, в письмах все нам кажется, что не так напишется…»

В поэзии Симонова редкое сочетание простоты, искренности, эмоциональности, какой-то простой душевности человеческой — и хорошего вкуса, точности, никаких излишеств, никаких формальных финтифлюшек и вышибания слез. Это поэзия, кроме всего прочего, духовно абсолютно здорового и сильного человека. В этом вот аспекте Симонов в советской поэзии явился безусловной предтечей Высоцкого.

Нужно быть большим поэтом, чтобы написать с такой берущей за душу простотой, и чтобы помнилось: «Мы вспомним Тараса и песню споем, как пули свистели в клубящемся прахе, как трое танкистов сгорели живьем, не сдавшись в неволю, на киевском шляхе…»

И еще одно, пусть сегодня последнее, всего не перечислишь, стихотворение надо сегодня упомянуть. Не просто знаменитое — но очень значимое, очень нужное, на очень болезненную тему. Тема та же: жди меня, и я вернусь. Не все возвращались, это понятно… Но и ждали не все. Жизнь есть жизнь, а женская молодость быстротечна, а кругом война, а страстям не прикажешь, а мысли о том, что жизнь как-то устраивать надо — эти мысли тоже не прогонишь. Трагедий, когда жена фронтовика изменяла ему в тылу с какой-то тыловой крысой — много было. Понятно, как страшно люди это переживали, какими подозрениями нередко терзались. Живет она там в одиночестве и голоде, подкатит такой фасонистый интендант с кучей жратвы и вообще связей, выпить принесет, ну и… все люди… чего уж…

«Открытое письмо женщине из г. Вичуга» прозвучало на всю страну. О той, которая не стала ждать, но живет с новым мужем, и вот извещает как бы бывшего, что более он не нужен, пусть не приезжает и не пишет. А тот уже убит. Он не успел это получить, прочитать. «Когда он поднимал бойцов в атаку у руин вокзала, нагая грубость ваших слов его по счастью не терзала… Уж ничего не сделать тут — письмо медлительнее пули. К вам письма в сентябре придут, а он убит еще в июле… Примите же в конце от нас презренье наше на прощанье. Не уважающие вас покойного однополчане». И подпись: «По поручению офицеров полка — К. Симонов». Пересказывать его бессмысленно, как любые стихи, проще прочитать. Но это именно стихи о благородстве, верности, любви, долге. О вере в то, что другие — ждут. О презрении к недождавшимся, когда муж на передовой еще жив.

«Жди меня, и я вернусь, всем смертям назло» — эти слова стали не то чтобы лозунгом, или слоганом, или мемом, как сказали бы сейчас, — они стали моральной максимой народа. Вернее — иначе: они были моральной максимой народа в тяжелейшей войне, и только гений мог ощутить чаяния людские так, чтобы воплотить их в несколько простых слов, которые лягут на сердце каждому.