Когда Дорика проснулась, все тело терзала ломота, а в голове словно жужжал целый рой диких пчел. С трудом разлепив веки, девушка увидела, что лежит в кустах лаванды, и руки ее и лицо перепачканы сиреневой пыльцой. Дорика чихнула, сморщив нос, и тихо захихикала, но смех ее тут же утих, стоило острым граням воспоминаний прошлой ночи впиться в сознание юной северянки. Слезы обожгли глаза, она обняла себя за плечи. Кому она теперь нужна будет?! Обесчещеная… Кемен наверняка уже всем в Рорикстеде рассказал все, отец на порог не пустит, а соседи будут вслед плеваться. Не завлекала она дровосека, не завлекала! Поздоровалась только да попросила ведра тяжелые до дома донести и все! Только сейчас заметила Дорика, что укрыта она плащом из странной струящейся ткани, а на шее – ожерелье золотое с камушком. Девушка нерешительно коснулась кончиками пальцев украшения, боясь, что это лишь ее грезы. Сейчас оно растает вместе с остатками сна… но кулон не исчезал. Неужто это подарок Кемена? От подобной мысли Дорику затошнило, она хотела было сорвать медальон, но что-то ее остановило. Неподалеку в высокой траве лежало нечто багровое, над которым кружили толстые мухи. Над головой хрипло каркнул ворон. На подкашивающихся ногах девушка подошла к тому, что осталось от ее мучителя. Узнала Кемена она лишь по обрывкам рубашки и пояса – лицо дровосека было обглодано, руку одну будто отгрызли, а в животе кишели гады, любимцы Намиры. Склизкий ком встал поперек девичьего горла, но Дорика даже не поморщилась. Только плюнула на тело того, кто честь ее и невинность украл, и пошла к лошади, апатично щипающей траву. Слепая на один глаз, Лакомка даже не знает поди о смерти хозяина. Девушка сжала золотой медальон в кулаке. Кто-то ведь его оставил. Кто-то укрыл ее и убил Кемена. Пересохшие губы Дорики тронула слабая улыбка. Пусть улыбаются боги ее спасителю! Да содрогнется земля под его шагами.
***
Поправлялся он медленно, раны никак не хотели заживать, гноились, воспалялись. Чем, даэда подери, этот поганый кошак свои мечи натирает?! Бриньольф с содроганием вспоминал те образы, мелькавшие в его сознании, пока вор был в бреду. Он не помнил их… или помнил, но слишком смутно. Люди, тени, огонь и драконы. Искристо-серые капли расплавленной стали… все это пронеслось калейдоскопом запахов и слов, вереницей смазанных картинок и пропало безвозвратно. О чем сам Соловей не шибко жалел. Ну их все, эти видения, галлюцинации и прочую ерунду.
Норду осточертело продавливать перины уже на второй день после его пробуждения. Надоело глотать горькое пойло, воняющее тиной и полынью, хлебать бульончик, вместо того, что бы пожрать баранины с луком. От сочувствующих взглядов и бесконечных вопросах о самочувствии мужчина просто зверел, даже запустил в Руна подушкой… после чего раны опять открылись, и охающей Тонилле пришлось снова менять ему повязки.
Уже на сотый раз пролистывая «Пирог и бриллиант», Бриньольф скучал. Читать опостылело, спать сил больше не было. И, как на зло, ни одна воровская рожа не приходила поделиться с ним сплетнями. Даже кошечка, казалось, забыло про него, что было обиднее всего. Северянин эту хвостатую паршивку тогда на рынке подобрал, дал работу, а сейчас Ларасс даже навестить его не приходит. Правда, Векел наболтал, что шеф первую ночь у его постели сидела, глаз не смыкала. Поверить в это было очень соблазнительно, но глупо. Жаль будет, если потом все это пустым окажется. Поэтому когда Соловей услышал тихий скрип открывающейся двери, он так резко подскочил на постели, что выронил книгу. Если Воин на обед опять принес ему жиденький супчик без мяса, Брин ему миску на голову оденет. Но это была шеф. Бледно-голубые глаза слегка затуманены, в руках поднос, уставленный тарелками. Если крошка собралась трапезничать, пока честный вот сидит и слюнями давится из-за своей поганой диеты, то… то Бриньольфу будет очень грустно.
Каджитка проплыла по комнате в облаке лазурного шелка. Туника в хаммерфелльском стиле, подпоясанная тонкой полосой золоченой кожи, спадала изящными складками, оставляла открытой спину. Бархатные шоссы облегали стройные ноги. Украшений сутай-рат сегодня не одела, кроме своих излюбленных серег. Мужчина приподнялся на локте, окидывая босса восхищенным взглядом.
- Детка, неужели для меня так принарядилась?
- Я одеваюсь для себя, - фыркнула Дхан’ларасс, дернув хвостом, но холодный тон не обманул вора. Красотка обожает комплименты как всякая женщина. Она поставила поднос на столик, и норд увидел стоящий там кувшин, миску с жареными овощами и тушеным мясом и целую гору пирожных. В животе Бриньольфа заурчало, он облизнулся и потер ладони.
- Детка, скажи, что тут и для меня немножко есть. Умоляю, дай мне поесть нормально, а то я сдохну скоро на векеловых харчах!