Огонь и Ветер

Темнота ослепительна. Оказываются, я боюсь темноты. Слабые цветные пятна, мерцающие перед глазами, которые рождены не светом, я знаю, а воображением и привычкой глаз видеть, постепенно складываются в призрачную фигуру. Я будто наяву вижу глубокие морщины на смуглом лице смотрителя маяка. У него светлые, страшные, неживые глаза. Он стоит напротив меня. Я сейчас свихнусь.

Несомненно, рано или поздно дверь откроется. За мной придут, чтобы объявить приговор императора. Вряд ли он решит заточить меня здесь навечно. Но это будет нескоро. Через несколько часов, а может, на следующее утро. Я свихнусь за это время.

И кричать бесполезно. Стены толстенные. Это какая-то странная тюрьма, кажется заброшенной. Когда меня вели сюда, я не увидела ни стражи, ни заключенных. Только пыль и паутину.

Что-то щелкает внутри стены. Торопливо застегиваю эскринас. Слышу шорох отъезжающей плиты и слабое дуновение сквозняка, чьи-то шаги, но темно. Тот, кто пришел, не принес огня. Но от него пахнет огнем. Кто-то смотрит на меня из темноты. Я не чувствую огненной стихии, но отчетливо слышу ее запах. Тот, кто пришел, берет меня за руку и ведет за собой.

Мы вышли из дворца через какую-то дверку в стене, незамеченные, никому не интересные. Я не спрашивала ничего; я теперь вообще рот боялась открыть. Однако же все слишком странно. Поэтому я просто молча содрала с его пальца массивный перстень, в котором заподозрила амулет, скрывающий стихию; огонь полыхнул; император подлинный; отдаю перстень и замираю. Дышать тоже лучше потише.

Он надевает перстень обратно. На нем грубая темная куртка, широкие брюки, как у какого-нибудь рабочего, круглая черная шляпа с широкими полями, надвинутая до бровей, скрывает рыжину волос и частично лицо.

– Л’лэарди Верана, вы ведь просили прогулку?

– Следующая столичная достопримечательность будет городская тюрьма?

– Как вам угодно. Сейчас ограбим кого-нибудь, – он усмехается.

Странно, даже в столь грубой одежде, в этой нелепой шляпе, с молчащей стихией он притягивал к себе взгляды прохожих. Широченные плечи, безупречная осанка, завораживающая несуетливость в каждом движении. Его Величество!

Мы стояли в каком-то почти безлюдном переулке, заросшем по обочине дороги бурьяном. В просвете между облупленными, довольно бедными двухэтажными домишками открывалось море. Есть шанс удрать.

– Я не хочу в тюрьму.

– Вы любите шутить над императором, но не любите, когда император шутит над вами?

– Люблю. Слышите, как у меня зубы стучат? Это я смеюсь.

– Возможно, это была довольно жестокая шутка. – Зачем-то провел ладонью по моей щеке.

Ваше Величество, этот час в каменном мешке будет преследовать меня в кошмарах еще полжизни. И я до сих пор не знаю, что вы задумали.

– К чему этот маскарад?

– Чтобы нас не узнали во время прогулки, разумеется. Куда вы хотите пойти?

– Где корабли. В порт. А вы разве без охраны? Разве так можно?

– Никто не знает, где я. Кроме того, ваш император вполне способен охранять себя сам, – он многозначительно покрутил перстень и взял меня за руку: – Идемте?

Мой император, вам двадцать лет. У вас широкая улыбка и ослепительно-белые зубы, а загорелая кожа выдает привычку много времени проводить под открытым небом. Ваши ладони жесткие и грубые, как у всех, кто привык сжимать оружие.

Вам двадцать. Ах да, и еще один год. Вы подавляли восстание в Блиссе, вы давно стали правой рукой отца и подписывали от его имени указы, короли и князья всего мира шлют вам поклоны и дань.

Простите, я больше не могу вас бояться. Простите, почтения тоже не испытываю. Потому что мы идем, взявшись за руки, соприкасаясь плечами, по одной из бесконечно длинных улиц столицы, и вы, смеясь, признаетесь, что понятия не имеете, где мы находимся. И вы так просто, будто так и нужно, расспрашиваете прохожих, как пройти к Татарскому порту. И мы умудрились заблудиться, но я нашла дорогу. Вы купили у торговки на улице крендель с маком, разломали пополам и проглотили свою часть в один укус. Потому что небо ослепительно-голубое, желтый лист нашел прибежище на полях вашей шляпы, о чем вы даже не подозреваете, у вас красивые губы и теплые руки. Потому что вам двадцать лет, и только это важно.

Велан был самым светлым воспоминанием о столице, моим единственным другом. Мне нравилось с ним целоваться. Он сделал мне предложение. Он уходил в опасное плавание, мы расставались навсегда. Я ни на миг не забывала, что сегодня он уезжает, я так боялась не успеть его увидеть еще раз. Но меня держал за руку двадцатилетний император, и эта моя рука тряслась как осиновый лист. Отнюдь не от почтения к монарху. От радости и от жадного страха какой-нибудь неловкостью или глупостью потерять эту радость, это тепло в глазах.

Хотя бы один день – день разлуки – я не должна была влюбляться в другого мужчину. Ты бы не простил мне это предательство, Велан, если бы ты знал.

Но мне ведь все равно не суждено быть ни с ним, ни с тобой. Это все не имеет значения, главное, я успела тебя увидеть.