Огонь. Ясность. Правдивые повести

Испытанный друг Союза ССР, Барбюс не раз приезжал в нашу страну: он был не только желанным гостем, но и деятельным участником социалистического строительства. Его перу принадлежат книги «Вот какой стала Грузия» (1929), «Россия» (1930), «Сталин» (1935). Последняя работа Барбюса — написанное им совместно с Альфредом Куреллой предисловие к французскому изданию «Писем к родным» Ленина.

Кипучая общественная деятельность, повседневная работа журналиста сочеталась с трудом художника. Закономерно, что автор «Огня» написал книгу об авторе «Жерминаля». «Золя» (1932) — увлекательное повествование о жизни большого писателя и мужественного человека, бросившего в лицо реакции свое гневное «Я обвиняю!». Выдвигая понятие «социального реализма», Барбюс приближался к эстетическим принципам реализма социалистического.

В начале тридцатых годов Барбюс написал великолепную новеллу «Чужие» — эпизод времен первой мировой войны, два киносценария, приступил к работе над грандиозным романом о судьбах человечества «Лики мира». Ему не дано было осуществить свой замысел…

В нашей критике справедливо выдвигается понятие революционной классики XX века. На рубеже двух столетий, когда в России, у Горького, складывался новый художественный метод, сходные процессы наблюдались и в литературах других стран. Мартин Андерсен Нексе создает классическое произведение о «поступательном движении» рабочего класса — «Пелле-завоеватель». Пройдет несколько лет, и в окопах Артуа загорится «Огонь» Барбюса. В одном ряду с угрюмыми пуалю Барбюса — развеселый солдат Швейк. Барбюс заклеймил войну позором, Гашек выставил ее на всеобщее осмеяние, убил смехом. Комедия завершила дело, начатое трагедией. Книги о войне, книги о революции: «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида, поэзия Маяковского и Бехера, Арагона и Неруды, романы Пуймановой и Ивашкевича, театр Брехта и Шона О’Кейси. Достойное место среди писателей, которые по праву именуются революционными классиками XX века, принадлежит Анри Барбюсу.

Ф. НАРКИРЬЕР

Огонь (Дневник взвода) Перевод В. Парнаха

Памяти товарищей,

павших рядом со мной под Круи

и на высоте 119

А. Б.

^{1}

Предисловие

[9]

В этой книге, простой и беспощадно правдивой, рассказано о том, как люди разных наций, но одинаково разумные истребляют друг друга, разрушают вековые плоды своего каторжного и великолепного труда, превращая в кучи мусора храмы, дворцы, дома, уничтожая дотла города, деревни, виноградники, как они испортили сотни тысяч десятин земли, прекрасно возделанной их предками и ныне надолго засоренной осколками железа и отравленной гнилым мясом безвинно убитых людей.

Занимаясь этой безумной работой самоистребления и уничтожения культуры, они, люди, способные разумно рассуждать обо всем, что раздражает их кожу и нервы, волнует их сердца и умы, молятся богу, молятся искренне и, как описывает это один из героев книги, молятся «идиотски одинаково», после чего снова начинают дикую работу самоубийства, так же «идиотски одинаково». На страницах 437–438 читатель найдет эту картину богослужения немцев и французов, одинаково искренне верующих, что в кровавом и подлом деле войны «с нами бог».

И они же затем говорят: «Богу — наплевать на нас!» И они же, герои, великомученики, братоубийцы, спрашивают друг друга:

«— Но все-таки как же он смеет, этот бог, позволять всем людям одинаково думать, что он — с ними, а не с другими?»

Мысля трогательно, просто, как дети, — в общем же «идиотски одинаково», — эти люди, проливая кровь друг друга, говорят:

«— Если бы существовал бог, добрый и милосердный, — холода не было бы!»

Но, рассуждая так ясно, эти великие страстотерпцы снова идут убивать друг друга.

Зачем?

Почему?

Они и это знают, — они сами говорят о себе:

«— Ах, все мы не плохие люди, но — такие жалкие и несчастные. И при этом мы глупы, слишком глупы!»

И, сознавая это, они продолжают позорное, преступное дело разрушения.

Капрал Бертран знает больше других, он говорит языком мудреца.

«— Будущее! — воскликнул он вдруг тоном пророка. — Какими глазами станут смотреть на нас те, которые будут жить после нас и душа которых будет наконец приведена в равновесие прогрессом, неотвратимым, как рок? Какими глазами они посмотрят на эти убийства и на наши подвиги, о которых даже мы сами, совершающие их, не знаем, следует ли сравнивать их с делами героев Плутарха и Корнеля или же с подвигами апашей?.. И, однако, смотри! Есть же одно лицо, один образ, поднявшийся над войной, который вечно будет сверкать красотою и мужеством!

Опершись на палку, склонившись к нему, я слушал, впивая в себя эти слова, раздавшиеся в безмолвии ночи из этих почти всегда безмолвных уст. Ясным голосом он выкрикнул:

— Либкнехт!

И поднялся, не разжимая скрещенных рук. Его прекрасное лицо, хранившее серьезность выражения статуи, склонилось на грудь. Но вскоре он снова поднял голову и повторил: