Огонь неугасимый

Кто-то промелькнул мимо нее и чуть не сшиб с ног.

— Кто это? — испуганно спросила Розалия.

Никто не ответил.

Добравшись до верху, Розалия открыла дверь своей квартиры. В темноте слышался звонкий девичий смех, взвизгивания, звуки гитары и поцелуев.

В коридоре чиркала спичками Нурия.

— Где пробки? — спросила она сухо.

— Здесь… Ради бога, не прикасайся, еще стукнет! — схватила ее за руки испуганная Розалия.

Нурия встала на стул, проверила пробки. Розалия, обжигая пальцы, чиркала спичку за спичкой.

— Пробки в порядке. У соседей есть свет?

— Напротив — есть, а здесь нет.

— Общие пробки в коридоре?

— В коридоре. Но, пожалуйста… Лучше позовем монтера. Там очень сложно.

Нурия вышла в коридор. Едва коснувшись пробок, она поняла, что они вывернуты. Стоило ей повернуть их немного вправо — и свет включился.

— А ты и вправду бесстрашная, Нурия, — сказала обрадованная Розалия.

Не слушая ее, Нурия подошла к Тамаре и подругам.

— Сейчас же идемте отсюда, — сказала она резким, строгим голосом. — Я ни минуты здесь больше не останусь.

Розалия с Тамарой в два голоса стали умолять Нурию посидеть еще немного, хотя бы до десяти часов. Но Нурия настояла на своем.

— Тамара не уйдет! — сказала тогда Розалия, повиснув на руке у подруги.

— Девушки, пошли, — резко повернулась Нурия.

На улице Нурия жадно вдохнула свежий воздух.

— Нехорошо мы сделали, что оставили Тамару одну, — сказал кто-то из девушек.

— Не ребенок, должна знать, — отрезала Нурия.

Нурия вернулась домой. Гульчира в поношенном платьице, повязавшись темным платком, мыла на кухне полы.

— Почему так рано?

— Не понравилось, — обронила Нурия, проходя в их девичью комнату. И вскоре вышла оттуда в халате. — Дай, апа, сама вымою.

— А кто там был, Нурия? Ваши подружки?

Выхватив из рук сестры тряпку, то опуская ее в ведро, то вынимая, Нурия с раздражением сказала:

— Да, подружки!

— И мальчики были? — не переставала расспрашивать Гульчира.

— Баламир с Альбертом…

— С Альбертом? — удивилась Гульчира. — Как он попал туда?

— Я не поинтересовалась, а он сам не сказал. Все имена коверкает на иностранный лад. Даже слушать противно.

И Нурия с ожесточением начала тереть пол под столом.

Гульчире стало смешно.

— Как испортилось у тебя настроение, Нурия…

— Не смейся, апа, — высунулась из-под стола Нурия. — Я там такое видела, что плакать бы надо.

Гульчира насторожилась.

— А что, собственно?

— Видела уж…

Когда Нурия, кончив мыть кухню, вошла к себе в комнату, Гульчира, прикрыв дверь, с самым серьезным видом предложила сестре:

— Рассказывай, что видела.

Нурия долго молчала.

— Что с тобой, Нурия, ты взволнована… Да что у вас там произошло? — допытывалась Гульчира, обнимая сестру.

— Тамара одна там осталась. Я за нее боюсь. — Нурия вдруг прижалась к сестре.

Встревоженная Гульчира велела ей сейчас же позвонить Акчуриным домой.

7

Матвей Яковлевич с Сулейманом, встретившись рано утром, неторопливо шагали к заводу.

По обледенелым тротуарам мела поземка, колючий ветер бил в лицо, гудел в голых ветвях деревьев, в телефонных проводах. Окна трамваев и автобусов облепила ледяная корка. Люди шли молча, уткнув носы в воротники или теплые шали, молодежь неслась чуть не бегом. Но двое стариков шествовали с положенной для их лет степенностью, как бы не замечая завывающей метели, даже не ленились приподымать шапки, видя знакомых.

— А наш-то гуляка Баламир сегодня и ночевать не вернулся, — с тревогой вырвалось у Матвея Яковлевича.

— Неужели? Га!.. Ничего, Мотя, с кем в молодости не случается. Парень ведь…

— Так-то оно так…

Некоторое время шли молча, — только успевали здороваться.

— Сам ты виноват, Мотя, — заговорил Сулейман, когда схлынул народ. — Толковал ведь тебе, чтобы покрепче держал вожжи. А ты деликатничал — не свой, мол, ребенок… чужой… Нет, раз уж взял под свое крылышко, глаз не спускай, а если что, не грех и по спине ремнем пройтись разок. Помнишь небось, как отец-покойник лупил меня, га?

Матвей Яковлевич усмехнулся себе в усы.

В проходной он спросил вахтера:

— Баламир прошел?

— Не показывался, — коротко отрезал Айнулла-бабай и тут же закричал на проходящих: — Пропуска! Пропуска!

Встав к станку, Матвей Яковлевич то и дело поглядывал на дверь, не появится ли Баламир. Но его не видно было. В дверях показалась пламенная Шафика. Щеки у нее сегодня порозовели, — наверное, шла навстречу ветру, глаза сияли.

Матвей Яковлевич знал, что у нее с Баламиром пошло на разлад, и потому осторожно, чтобы не бередить раны, спросил, когда девушка, надев халат, встала к станку:

— Шафика, не видела нашего долговязого?

Девушка сразу насторожилась.

— Нет, Матвей Яковлич, не видела.

Старик замялся.

— Не ночевал сегодня…

Веселость на лице Шафики погасла. Правда, она очень была сердита на Баламира. Но тут, забыв в одну минуту обиду, схватила Матвея Яковлевича за рукав и с тревогой спросила:

— Куда ж он мог деваться?

— Кто его знает, дочка. Он нам не докладывает.

Шафика куда-то сбегала и вернулась, еще более расстроенная.

— Нет, никто его не видел.

Оставалось две минуты до начала работы. Погорельцев в ожидании Баламира не включал даже станок.