Огонь неугасимый

— А ты помалкивай, сизый голубь. Не вмешивайся, когда старшие разговаривают, — сказал Сулейман. — Когда коровы воду пьют, телята лед лижут. Поняла?..

— А правда, отец… в самом деле… — прошептала, слегка покраснев, Марьям. — Мы согласны на ваш выбор.

— Нет! — решительно отверг Сулейман. — Нельзя, непорядок… Не стану я лишать вас вашего права. Когда это от меня требовалось, я искал — и находил. Кто из вас может пожаловаться, что у него нехорошее имя, га? Ильшат ли — радость страны, Иштуган — имеющий много сверстников, друзей? Ильмурза ли — первый щеголь наших краев? Цветку подобная Гульчира, наша утренняя заря Нурия? Какое ни возьмите, у каждого имени свое значение. Посмотрим теперь, как будете выбирать вы. (Хотя Сулейману-абзы очень не нравилось имя Ильмурзы — назван был так младший сын в его отсутствие, — он нашел неуместным в такой день упоминать об этом.)

— Назовем Рудик и Русик, — поспела и здесь Нурия. — У нас в школе есть близнецы…

— Га! Мусик-Пусик… ыйк-мыйк… — встопорщив усы, бросил Сулейман насмешливый взгляд на дочь. — Имена четвероногих. Нет, не согласен!.. Человеческое имя нужно!

Ильшат сидела поникшая, она не принимала участия в общем разговоре. Видя, как сочувственно кивают и улыбаются Марьям с Иштуганом, слушая отца, Ильшат в душе завидовала им. Отец до сего времени преследует ее за то, что она назвала своего сына Альбертом.

— Найдите имена благозвучные для любого языка, без выкрутасов, простые и вместе с тем красивые… Народные имена, — не унимался Сулейман.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — сказала Нурия, наливая отцу чай. — Не нравится Рудик и Русик, назовем Талгатом и Шаукатом. И в рифму и народно.

— Га! — погрозил дочери пальцем Сулейман. — Смотри ты, народно!.. Эти имена, если хочешь знать, страсть любили давать своим сынкам казанские баи, дабы их чада хоть чем-нибудь походили на турецких султанов. Позорить нашу рабочую семью именами, которыми награждали султанов?.. Нет, не пойдет! Ты, дочка, прочитай-ка книгу Тукая насчет имен. Очень толково написано…

— Э-э, папа, если разбираться, как Абыз Чичи говорит, то и твое имя — имя пророка. Только вот у тебя кольца нет[17]

.

Нурия рассмеялась.

Сулейман-абзы приосанился.

— Ты своего отца в пример не бери. Твоему отцу всяко сойдет. Он человек прошлой эпохи. А тут о будущей речь!

— Так уж и быть, отец, признаемся, — сказал Иштуган. — Мы вот как думали: одного Ильдусом назвать, другого Ильгизом.

Сразу повеселев, Сулейман хлопнул тыльной стороной правой руки о ладонь левой.

— Вот это подходяще по крайней мере! Один — друг страны, другой — путешествующий по стране[18]. Здорово! Вот и поднимем бокалы в честь Ильдуса и Ильгиза. Пусть жизнь их будет долга, пусть будут счастливы и вырастут, как дедушка их, горячими, неугомонными головушками.

Он осушил рюмку водки. По комнате раскатился его счастливый, довольный смех.

7

Роди´ны устроили в субботу. Часов в семь вечера стали сходиться гости. Первым пришел сосед Айнулла со своей старухой Абыз Чичи. В руках у Айнуллы был узелок побольше, из красной клетчатой скатерти, в руках Абыз Чичи — поменьше, из белого сарпинкового платка. Не спеша раздевшись, прошли в большую комнату, развязали узелки. В одном на серебряном подносе лежал, поражая глаз искусным ажурным плетением, пирог с начинкой из изюма и яблок; из другого узелка были извлечены две маленькие узорчатые чашечки с крышками.

— В одной мед, в другой масло, — сказала Абыз Чичи и, держа чашки на вытянутых руках, мелкими шажками прошла к детям. — Пусть ротики моих голубков будут всегда в меду и масле. Ну-ка… — Набрав на кончик серебряной ложечки меду и масла, она дала пососать обоим мальчикам, затем пожелала Иштугану с Марьям долгой-долгой жизни, чтобы вырастили детей своих себе на счастливую старость, людям на радость.

— Хороший ты человек, Абыз Чичи! — обняла ее за шею Нурия.

Растаявшая от добрых слов старуха сказала, растягивая в добродушной улыбке свой беззубый рот:

— И тебе, душа моя, когда ты лежала таким же вот несмышленышем, давала лизнуть меду с маслом. Оттого и сладок твой язык, будто птички поют, оттого и слова твои мягки, что масло, и чаша счастья твоя полным-полна. Только вот одно не по душе мне — зачем, подобно уличным мальчишкам, лазаешь по крышам сараев да гоняешь голубей? Старик-то мой ладно уж, всю свою жизнь был голубиным жуликом, и в деревне его родню иначе не называли, как «голубятниками». А вот взрослой девушке не к лицу, крылышко мое, голубей гонять… Замуж никто не возьмет! — закончила старушка неожиданным предостережением.

Вспыхнув, как маков цвет, Нурия фыркнула и выбежала стремглав из комнаты.

— Ишь какая огненная, «блоха», — с любовью глядя ей вслед, сказала старушка. — Теперешним девушкам, красавица ты моя, — обратилась она к хлопотавшей возле ребят Марьям, — с малых лет уже все известно… Смотри, как припустилась… — И, тут же забыв о Нурии, стала внушать Марьям, что непременно надо сделать отметину сажей на лобиках малышей.