Огонь неугасимый

— Друзья, первый тост поднимем за процветание рабочей династии Уразметовых! — сказал он. И, потянувшись к Сулейману, чокнулся с ним. Все поднялись, гремя стульями.

— Пусть растут всем на радость!

— Родителям на утешение!

— Счастливыми!

— И здоровыми!

Какой только снеди не было на праздничном столе! А Нурия с подружками — Тамарой Акчуриной и Леной Макаровой — подносили все новые и новые блюда. Нурия всякий раз, как ставила на стол новое кушанье, говорила, кто принес, просила хвалить хозяйку, подъедать все дочиста.

— Вот эти губадии — с мясом и слоеную — принесла Ильшат-апа…

— Эту пару гусей Ольга Александровна сама коптила…

— Эти бялиши — угощение Абыз Чичи… Они у нее всегда отменные.

— Слоеный паштет, сдобный, сладкий принесла тетя Сахибджамал…

— Бланманже готовила Марьям-апа сама…

— Зефир тетушки Асмабики…

— Хворост испекла Гульчира-апа…

— Калява[19] идет, калява идет!.. Спросите, чьими руками она приготовлялась? Золотыми руками Бибиджамал-апа.

Гости знай похваливали, отдавая честь каждому блюду. Последним блюдом, которое принесла Нурия, был кактюш[20]

, его она приготовила сама.

Поставив кактюш на стол, Нурия подошла к Айнулле-бабаю и что-то шепнула ему на ухо. Старик мигнул в знак согласия.

— Кушайте, кушайте, — угощала Нурия, обходя стол.

Айнулла-бабай откашлялся.

— Друзья, знающие знают, а не знающие пусть спросят у знающих… У нас такой обычай: кактюш даром не едят. За него отплатить полагается. — И, вынув из кармана брюк кожаный бумажник величиной с добрую рукавицу, не торопясь и так, чтобы видели все, он вынул из него новенькую пятидесятирублевую бумажку и, пошелестев ею, положил на тарелку.

— Это, Нурия, от нас с Абыз Чичи.

— Спасибо, Айнулла-бабай, — сказала, просияв от удовольствия, Нурия. — Пусть ноги-руки ваши никогда не узнают, что такое болезнь. Долгой вам жизни, красивой жизни.

— Сама хороша, слова же твои еще лучше, сердечко мое, — улыбнулся Айнулла.

Поднялся шум, смех. Груда бумажек на тарелке росла.

Для Марьям с Иштуганом и для Ильшат с Гульчирой эта выходка Нурии была неожиданностью. Они сидели красные, неловко потупившись. Старый Сулейман был в восторге. «Так и надо. Старый дедовский обычай… Зачем его забывать?» Он подметил, как Нурия перешептывалась с Айнуллой, и понял, что они заранее обо всем договорились между собой.

«Ой, хитра ты, дочка! Через перстенек проскользнешь», — подумал он.

Часам к одиннадцати большинство гостей разошлись. Остальные разбрелись по комнатам. В просторной зале остались Сулейман, Матвей Яковлевич да профессор Артем Михайлович. Тройка закадычных друзей уселась на диване. В середине с гармонью Матвей Яковлевич, осанистый, стройный, хоть и совсем побелели у него усы и голова. Справа от него — тоже сильно тронутый сединой Артем Михайлович, слева — не поддающийся старости Сулейман со своими иссиня-черными усами. Матвей Яковлевич тихонько наигрывал друзьям на гармони, Сулейман с Артемом Михайловичем, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, негромко тянули незнакомую Нурии песню, которая для них троих была полна дорогих воспоминаний, будила тоску о прошедшей молодости. Низкий голос Артема Михайловича лился мягко, будто стлался понизу. В чуть резковатом голосе Сулеймана прорывались временами рокочущие ноты, точно погромыхивало в нем ухо, отголоски далекого сильного гула.

Женщины собрались в комнате Марьям, мужчины помоложе — в комнате Ильмурзы. На кухне девушки уговаривали Айнуллу-бабая сплясать. Тот приосанился и, чуть склонив голову набок, пошел по кругу, приговаривая в такт:

Айнулла, пляши, бей землю каблучком!
Тот, кто пляшет, скоро станет богачом.
Но покуда все это случится,

Лошадь в жеребенка превратится.
Эх-эх, эхма!

Заливаясь звонким смехом, девушки захлопали в ладоши. А когда Айнулла-бабай притомился, его усадили на стул и наперебой стали просить рассказать какую-нибудь историю.

Они знали, что старый Айнулла любил поделиться случаями из своей жизни. Но больше всего он любил рассказывать, как, съездив на курорт, вернулся оттуда разочарованный, что Черное море вовсе не черное, а зеленое, как головка селезня, что там, оказывается, не дают и поправиться-то толком. Наоборот, от последнего, нажитого дома жирку силой избавляют, заставляя, как физкультурников, карабкаться по отвесным горам. Но он, Айнулла-бабай, слава аллаху, избежал этой беды. И только потому, что заявил врачам: «У меня, товарищи врачи, лишнего жиру нисколечко нету. Не для того я приехал сюда по путевке завкома, чтобы по отвесным стенкам карабкаться. Такая штука у нас и в клубе есть… Бесплатно».

Но сегодня Айнулла, похоже, не имел намерения рассказывать ни одну из своих бесчисленных интересных историй.

— Чу, дурочки, не шумите, — сказал он, прислушиваясь к доносившейся из зала песне. — Вон, слушайте, как старики поют! — прибавил он и, подняв указательный палец, склонил голову чуть набок, как голубь, прислушиваясь.

Из залы доносилось под гармонь: