Огонь подобный солнцу

— Бог их знает. Они просто подстраховывали. Когда я уехала в тот последний день в Ви, я направилась к их домику, чтобы отвлечь их от тебя на время, за которое ты мог бы исчезнуть. Позже Эмиль был очень рассержен и беспрестанно бубнил на своем корявом английском, что я погубила его и что ему теперь конец.

— Он был немец?

— Аргентинец. Я могла судить по тому, как он говорил по-немецки — так же, как и Макс, который тоже утверждал, что он немец. Я оставалась у них в домике до тех пор, пока они не вернулись, взмокшие и чертыхавшиеся, и принялись связываться с кем-то по рации из своей машины. Эмиль отвез меня на «пежо» в Ситию и посадил там на первый автобус до Ираклиона, откуда мне было велено вылететь первым же рейсом в Афины, а потом — в Брюссель. Я ломала голову, как скрыться от них и попытаться разыскать тебя на Крите, но сомневалась, что у меня это получится, к тому же я понимала, что рискую навести их на тебя. Да и ты, наверное, убил бы меня прежде, чем я успела открыть рот. И с ними мне тоже было оставаться опасно, если судить по тому, как все складывалось. Вот я и решила отказаться от своего желания и подождать, пока не представится удобный случай. Я уже больше не ожидала увидеть тебя ни живым, ни мертвым. — Она сжала его руку. — Пойдем погуляем — у нас же медовый месяц; ведь сейчас апрель, и мы в Париже. Через несколько дней мы опять вернемся к своей обычной жизни в Де-Мойне, ты — в свой банк, а я — в свою ассоциацию.

— Молодожены не могут быть членами Учительско-родительской ассоциации. А что было, когда ты вернулась в Брюссель?

— Мне позвонили и сказали, что рассматривается вопрос о моем увольнении. Я понимала, что «увольнение» означало смерть — кажется, они в этих случаях отдавали предпочтение автокатастрофам. Поэтому я рассказала им о своем негодовании по поводу того, что Эмиль с Максом все сорвали, выдав себя и чуть не погубив меня; что ты уже был полностью в моих руках, пока они все не испортили, и о том, как я ненавижу тебя и пойду на что угодно, лишь бы мне дали какую-нибудь возможность. То же самое я твердила и Морту.

— А кто был тот, что попал под грузовик?

— В Афинах? Возможно, он был одним из них — тем, кого они называют «страховым наездником», о котором они мне намеренно не говорили; а может, он был из какой-нибудь другой группы, следившей за тобой.

— Но он ехал в аэропорт не за мной, а за тобой.

— Может быть, он хотел выяснить, куда я еду и, сообщив об этом кому надо, вернуться к тебе. А может, просто какой-то несчастный, раздавленный судьбой.

— Ты действительно собиралась уехать?

— Я хотела только бежать, бежать и бежать. От них и от тебя. Я была в таком смятении. Думала, что тебе будет безопаснее без меня, что я ставлю тебя под угрозу. Оставив тебя, я уже не могла вернуться к ним. Я прикидывала, как бы нам исчезнуть вместе, но понимала, что ты на это не согласишься. Когда я позвонила и узнала, что они решили убрать тебя без моей помощи, я увезла тебя на Крит, сказав им, что ты сам на этом настоял. Боже, какое это было напряжение — все это было сплошной нервотрепкой, давай наслаждаться этими мгновениями. — Она взяла его под руку, и они вышли из ресторана в полумрак ночных фонарей.

Когда они перешли улицу Мермоз, их остановил полицейский в черной форме с поднятым автоматом.

— Ваши документы?

Коэн уставился в мрачно зияющее дуло. Она схватила его руку.

— Pourquoi, Monsieur? — воскликнула она.

Наклонившись, полицейский заглянул в ее лицо.

— Вы арабы?

— Конечно же нет. Почему вы спрашиваете? Почему вы наставляете на нас оружие? Во Франции теперь так принято — угрожать туристам на улице?

— Вы знаете, где находитесь? — Полицейский махнул рукой в черной перчатке в сторону переулка напротив них. — Это же посольство Израиля, разве вы не знаете? А я здесь для того, чтобы его охранять.

Бело-голубой флаг свешивался с длинного желтого здания посередине улицы Рабеле.

— А мы не знали, — сказала она. — Мы сами евреи.

— Откуда?

— Из Англии.

— А Ваш приятель?

— Он не говорит по-французски. Он тоже англичанин.

— Ваши паспорта, пожалуйста.

— Мы из ЕЭС…

— Ваши документы?

— Они остались в номере. Принести?

— Где это?

— На этой же улице, в гостинице.

— Я пойду с вами. — Перейдя улицу, он что-то сказал другому полицейскому, у которого тоже висел автомат.

— Чья это идейка была прикинуться ливанцами? — зашептал Коэн. — Восьмая улица, такая тихая и неприметная, и за углом это чертово израильское посольство. — Он прикусил губу. — И еще эта проклятая полиция.

Взглянув на него, она улыбнулась.

— Успокойся, мы что-нибудь придумаем.

Полицейский вернулся к ним.

— On у va?

Провожаемые любопытными взглядами прохожих они подошли к гостинице. Полицейский, тяжело ступая и держа автомат наготове, поднялся за ними по лестнице. У двери Коэн нагнулся, чтобы вставить ключ. Полицейский остался стоять на лестнице, поставив одну ногу на площадку.

Они вошли в номер.

— Entrez, — позвала она.

— Я подожду здесь, — ответил полицейский.

За дверью она стащила с себя свитер и бюстгальтер. Схватив с комода брошюрку, она сунула ее Коэну.